С дочерью у меня были отцовские разговоры.
Когда она смотрит на маму, на папу, видит определенное отношение к жизни (и к женщинам со стороны папы), она это впитывает. Я ее специально не воспитывал: вот, Анечка, надо быть такой, ходить туда-то, дружить с тем-то. Какие-то свои женские вопросы она, естественно, обсуждает с мамой. Со мной же случались стратегические беседы на темы семьи и брака, о взаимоотношениях юношей и девушек. Я ей должен был объяснить, что есть мужчина. И я ей рассказывал, что такое мужские фортели, мужские характеры, мужские интересы.
Сейчас я мечтаю о том, чтобы дочь моя счастливо жила со своим мужем, чтобы у нее были хорошие дети, которые будут любить своего дедушку.
Г-н Брумель из Российского монархического общества пожаловал мне титул барона. Барон Розенбаум из Санкт-Петербурга Ленинградской области. Ничего себе, да?
В нашем городе создается первая в своем роде «Золотая книга Санкт-Петербурга», где имя Розенбаума будет вписано не только в главу «Артисты», но и в раздел «Защитники Отечества». Это, по-моему, выше любого звания, любого ордена.
Но нового Александра Розенбаума не будет: каким я был, таким остался. Я могу расти или падать в творчестве, но убеждения остаются те же. Какие они были в двадцать лет, такие и в сорок. Я просто поумнел, повзрослел, набрался жизненного опыта. От этого что-то меняется в мастерстве. Сегодня я бы не написал, как в «Вальсе-бостоне», — «Листья падают вниз». А куда им еще падать?
Когда дело не касается принципов, былой горячности уже нет. Дело даже не в возрасте, а в том, что я устал кричать в пустоту. «Устав от бесконечной боли, порвав аорту, я уезжаю на гастроли по царству мертвых». Я устал от этой страны. Очень. Пожалуй, как никогда. Мы уже привыкли, что вокруг убивают, взрывают машины, квартиры, кладбища, что нормальные люди, прикоснувшись к деньгам и власти, впадают вдруг в какую-то истерику. Устал, чувствуя, что правда мало кому нужна. Скажут: «Вот, сумасшедший!» Не хочу казаться параноиком. Слава Богу, я психически здоров.
Иногда в песнях, в альбоме «Вялотекущая шизофрения», например, я говорю не о тех шизофрениках, которые лежат в больницах или ходят блаженными. Я говорю о коллективном сумасшествии. Я говорю о сумасшедших системах, которые персонифицируются сумасшедшими лидерами.
Они вводят массы людей в экзальтацию, в сумеречное состояние сознания, заражают шизофренией, прививают идеологию, которая есть мистический культ. Они — это Ленин, которому «чем больше расстреляет этой гидры, тем лучше». Был одержимый, Сталин — сумасшедший, Хрущев с его кукурузоманией до сумасшествия… И отрыжки этой шизофрении продолжаются в том, что делается сейчас.
Мы почему-то очень неуважительно относимся к собственному языку. И это при нашем-то великорусском шовинизме. Но млеем от всего иностранного.
Порой говорю себе: ну, плюнь ты, подумаешь, «шоп» написано по-русски или «говорящие головы» на телеэкране играют в игрушки типа «саммит», «консенсус». Но я помню, как эти типы обвиняли меня в западнопоклонничестве, когда я носил джинсы или жевал жевательную резинку. А теперь сами не понимают, что делают, и называют себя при этом россиянами. Какие они, к черту, россияне! «Не устаю за власть свою радеть — она сидит, родная, в “Белом доме”. Представь, американский президент поставил себе Кремль в Вашингтоне!»
Кто ударился в «иностранщину»? Тупоголовые обыватели. Они всегда были, всегда есть и всегда будут. Это они «шопы» развели — там, где и не надо. Представьте в Нью-Йорке русскую вывеску: «Гастроном»! А у нас, похоже, целая генерация определилась — генетические «Иваны, не помнящие родства». Как-то иду по Томску и вижу — на киоске русскими буквами написано: «АЙС КРИМ».
Если бы этот киоск был в гостинице «Интурист», то и тогда сверху надо было написать «Мороженое», а уж ниже, под ним, «Ice cream» — для иностранцев.
А журналистика? Она направлена только на то, чтобы всех уделать… Журналисты ведь должны понимать, что к чему. А то когда читаешь газеты, то такое ощущение, что у нас ничего, кроме говна, не осталось, что в стране нет ничего хорошего!
