— Пан полковник, эти бывшие польские солдаты не имеют никаких обид на русских. Они понимают, что в тех условиях СССР был вынужден содержать их под охраной. Они и работали хорошо, без всяких понуканий, да и практически без конвоя. Но сейчас началась война, и Красная армия вряд ли станет их защищать. А если даже и начнётся эвакуация, то вы сами видели, что творится в воздухе, как бандитничают немецкие самолёты. Они, ради развлечения, запросто расстреляют безоружных людей. Пан полковник, помогите вытащить из этого лагеря моего брата. Вся наша родня всю жизнь будет вам признательна за это!
Я не мог отказать Ежи, тем более, что лагерь интернированных располагался практически на пути следования к моей бригаде. Поэтому, дружески похлопав Топеху по плечу, я ответил:
— Ладно, в лагерь мы заедем, и с начальством его я поговорю, но, сам понимаешь, не всё в моих силах. Тем более, что отвечают за интернированных службы НКВД, а это не армия. И моё звание там особо не котируется. Но попробовать, давай попробуем, вдруг, что-нибудь и получится. Может, удастся его, да и ещё нескольких поляков вытребовать на возведение оборонительных сооружений. Когда их передадут в бригаду, то я обещаю передать тебе твоего брата, и вы вместе можете валить на все четыре стороны. Даже больше того, я оставлю в автобусе трофейное оружие, которое мы не передали в авиадивизию. Ну как, пойдёт такой расклад, Ежи?
— Заранее спасибо, пан полковник! А оружию мы найдём применение. Эти тевтоны ещё поплачут, что напали на Польшу, "пся крев"!
Договорившись, я залез в салон автобуса, а Ежи занял водительское место. Когда тронулись, я подумал, что всё- таки не зря мы оставили часть оружия в автобусе. Это я сделал намеренно. Ещё перед въездом в расположение авиадивизии я решил часть оружия передать Ежи, чтобы он сделал закладку где-нибудь в лесу. Мало ли, как могли повернуться события, а небольшой арсенал в надёжном месте всегда мог пригодиться. Поляку я теперь доверял и знал, что этот парень не подведёт. А теперь, после этого разговора, у меня возникла мысль, что может быть это начало организации движения сопротивления, о котором я помнил по прошлой реальности.
Двигались мы так же, как и раньше, не очень быстро. Теперь Шерхан стоял на подножке и наблюдал за воздухом. Немецких самолётов видно не было. Наверное, у лётчиков был послеобеденный отдых. Намаялись убивать мирных людей, бедолаги. Якут, сидя на мягком сидении, пользуясь затишьем, дремал. Посмотрев на него, я тоже решил немного соснуть, уж очень трудными были эта памятная ночь и наступивший за ней день. Отрубился мгновенно, и спать мне не мешали, ни жуткая качка на плохой дороге, ни громкие скрипы автобусных механизмов.
Проснулся от тишины — мы стояли, и всё было вроде бы спокойно. Механически посмотрел на часы, было 16–27. Значит, я проспал почти полтора часа. В салон вошёл уже знакомый мне сержант Госбезопасности. Оказывается, мы уже прибыли к базовому месту дислокации Белостокского Гушесдора. Именно здесь располагался основной лагерь польских интернированных лиц. Документы показывать сержанту не потребовалось, он и так меня узнал. Вместе с ним мы направились к начальнику лагеря лейтенанту госбезопастности Бедину. По пути сержант рассказал, что связь нарушена, и никаких указаний, как поступать с интернированными поляками, они не получали. Их лагерь немецкие самолёты не бомбили. Но связные и прибывающие со строительных объектов команды, рассказывают об ужасах, творящихся на дорогах.
Войдя в кабинет Бедина, я удивился. В отличие от своего подчиненного сержанта, спокойного как удав, лейтенант был весь издёрганный, какой-то нервный и суетливый. Он очень обрадовался моему появлению, и практически сразу стал требовать оказания помощи в эвакуации. Но потом опомнился и попросил у меня документы. Узнав, что я не из штаба 10-й армии, несколько сник и стал жаловаться на ужасное положение, в котором они оказались. На тридцать семь человек личного состава у него под надзором находилось триста девяносто интернированных. Имелось два броневика и шесть полуторок.
