— Силё-он… — протянул Верещагин. — Наизусть шпаришь! — и добавил уже печально. — Половина. Ополовинили славян…
— Чернуха, но не так уж страшно, — возразил Ларионов неожиданно жёстко. Две трети погибших — население мегаполисов. А среди северян, казаков и сибиряков уцелело большинство. Генофонд цел. Кстати, и на планете попросторней стало.
— Насколько? — с непонятной интонацией уточнил Верещагин.
— На три миллиарда, — с такой же интонацией ответил Ларионов. — За пять лет — вовсе неплохо… Правда, через пару лет ожидаем пандемию чумы на всём юге. Но учёные говорят, что теперь справимся легко. Через границы не пустим.
— А ты вообще где? — спохватился Верещагин. — В отставке, это понятно. А так?
— А так — я глава комиссии по реституции, — сказал Ларионов. И, увидев недоумённый взгляд Верещагина, пояснил с улыбкой: — Да нет. это не разные там склянки-картинки делить. Это возвращение нашей главное ценности — русских детей.
— Ещё не все?.. — Верещагин помрачнел.
— Не все, — кивнул Ларионов. — Кто просто не может выехать. Кого не выпускают. А кто уже и забыл, что русский… Я ведь всего три дня назад был на пропускнике в Уэлене… Бррр! — он передёрнулся. — Из Аляски толпы ломятся… «бывжиг». Сперва от нас удрали в Штаты, а теперь оттуда бегут сюда. На Аляске-то относительный порядок, вот они туда и ползут. Жуть. С детьми, вопят, деньги тычут… — лицо Ларионова стало недобрым. — Ну, я тишину установил, — он показал, как стреляют в потолок, — и говорю: «Никого из взрослых я не пущу. Вы курвы — так и сказал — курвами и останетесь. Родину бросили, когда было плохо. И Америку так же бросаете. Проходить будут только дети до шестнадцати.» Так что ты думаешь? Две трети просто повернулись, детей бросили и обратно ломанулись. Я потом расспрашивал — это в основном и не их дети были, откуда у их б…дей дети? В детдомах, в клиниках русских детишек покупали — там же сейчас жуть что творится, власти никакой — и за своих выдавали — на жалость бить собирались. А как увидели, что их так и так не пустят — дёрнули обратно…
— И не пустил? — спросил Верещагин.
— Не пустил, — жёстко ответил Ларионов. — Кто предал раз — предаст и два. Детей собрали и увезли. А эти пусть подыхают в Америке. Тем более, что американцам они тоже не нужны. Мне майор-штатовец с КПП сказал, что даже обратно в Уэллс, в город их не выпустит, пусть в пропускнике хоть дохнут, хоть вешаются. Мол, Америке нужны матери и солдаты, а не шлюхи обоего пола. А какие знаменитые рожи я там видел! — Ларионов подмигнул. — Сатирики-юмористы, певички-актриски, исследователи-последователи… Аж душа запела!
— Смотри, мы почти до Чернавского моста дошли, — кивнул Верещагин. — А это там что? Памятник?
— Памятник, — тихо ответил Ларионов. — Пошли. Посмотришь.
* * *
— Здравствуй, Димка, — тихо сказал Верещагин. Так тихо, что не услышали, кажется, даже стоявшие по обе стороны от небольшой кирпичной пирамидки пионеры почётного караула. А ветер с водохранилища, рвавший, словно языки пламени — казалось, что горит всё вокруг — тысячи пионерских галстуков на металлических распорках, похожих на дуги колючей проволоки — и вовсе сделал слова неслышными.
На фоне изогнувшегося гигантским полукольцом Мемориала, его полированного чёрного камня, белокаменных фигур в вечном карауле памятник Димке Медведеву казался особенно крохотным. Но… но странно. Пирамидка не терялась, не казалась жалкой. Возникало странное ощущение. Как будто гигантские сильные руки — Мемориал — с обеих сторон обнимают младшего товарища, стремясь защитить того, кто вышел вперёд, кто уже шагнул навстречу врагу…
— Здравствуй, Димка, — повторил Верещагин.
— Вот так, — сказал, подходя следом Ларионов.
— Иногда я думаю… — спокойным, но странным голосом сказал Верещагин. — Иногда я думаю — если бы не он — мы бы не победили. Я знаю, что это смешно, но я так думаю иногда. Что с него всё и началось.
— Кто знает? — задумчиво ответил Ларионов.
— У меня был друг, — сказал Верещагин. — Офицер моей дружины, Игорь Басаргин… Вот мы с ним как-то — за неделю, что ли, до того, как я с Димкой познакомился — сидели и говорили. Я его спросил — не пробовал ли он молиться. А он помолчал и вдруг говорит зло: «Бог не поможет сволочам, которые продали свою страну!» Как ударил, я даже отшатнулся… А теперь думаю ещё… — Верещагин усмехнулся. — Может быть, бог всё-таки есть. И он нас всех пожалел ради одного мальчишки, у которого было большое и чистое сердце. Понимаешь, не ради наших танков и наших автоматов, не ради лозунгов и дружин РНВ. Просто ради мальчишки, который оставался мужественным до конца.
