«Эта статейка сыграет определенную роль, если меня представят к ордену Британской империи», — подумал Кислятина и по обыкновению задал себе вопрос, на который сам и ответил.
В. Сколько еще продержится Бойкотт?
О. Его вынудят подать в отставку сегодня же. А сообщение в прессе появится до пятницы.
В комнате зазвонил один из трех телефонов — прямой провод из Управления службы безопасности.
— Дорогая, возьми, пожалуйста, трубку, — попросил Крэбб свою маленькую, седую, улыбчивую в отличие от супруга жену.
— Ах, доброе утро, мистер Лавлейс.
Крэбб отрицательно замотал головой.
— Нет, к сожалению, не лучше, а скорее хуже. Крэбб громко застонал. Он не собирался показываться в управлении по крайней мере еще две недели.
— И вдобавок Бойкотт так его подвел. Для больного человека всякое потрясение… Кислятина взял отводную трубку. Бакстер Лавлейс говорил:
— А у меня новость, которая его порадует. Под давлением сверху — вмешался парламент и даже королевский двор — это чудовище Бойкотт был вынужден наконец подать в отставку.
Больной вскочил и начал лихо отплясывать шотландский танец. А когда его жена закончила разговор с Лавлейсом, Крэбб снова взялся за «Дейли мейл».
«Но Бойкотт должен нести ответ не только за смерть президента. Ему предъявлено также обвинение в нарушении служебной этики. Вчера Джозеф Кромески, жертва войны, возбудил судебное дело о возмещении морального ущерба — его жену бесчестно соблазнили. И кто же? Один из сотрудников Бойкотта. С ведома шефа этот негодяй, используя свое служебное положение…»
Тут случилось нечто небывалое. Крэбб издал горлом странный звук и схватился за грудь.
— Что с тобой, милый? — испугалась жена.
— Xa–xa–xa–xa–xa — Крэбб смеялся.
— Артур! — за тридцать лет совместной жизни жене не довелось видеть на лице Кислятины даже тени улыбки.
— Ха–ха–ха–ха! — хохотал Крэбб, не в силах остановиться.
— Артур, чему ты… — она с трудом заставила себя произнести это слово, — смеешься?
— Ха–ха! — Кислятина ткнул было пальцем в газету, но вдруг лицо у него окаменело, и он, смолкнув, повалился на пол.
— Удивительный случай, — сказал через полчаса врач, обернувшись к рыдающей вдове. — Я, признаться, слышал, что люди умирают от смеха, но вижу такое впервые в жизни.
* * *
«Цветет сирень в моем саду.
А под окошком у меня
Улыбаются гвоздики и…»
Рональд, раздетый догола, распятый, как Христос, на шведской стенке в огромном гимнастическом зале, читал про себя «Грантчестер». Но внутренней силы и выдержки любимые стихи ему не прибавляли.
— Где Кассагалис? — в двадцатый раз спросил Димитриос.
— Не знаю! — крикнул Рональд.
— Двинь–ка ему еще, Тассо. В живот (лицо у Рональда давно превратилось в кровавое месиво).
— О–о–о–о–о! — взвыл Рональд.
— Попробуем другой вопрос. Что вы знаете о «Девяти музах»?
— Кассагалис говорит…
— Не то, что говорит Кассагалис, а то, что вам сказали в Лондоне.
— Я не помню. Я тогда выпил слишком много коньяку, я опьянел, и все вылетело из головы.
— Дурацкая отговорка. Глупо. Адонис, попробуем что–нибудь другое.
— Зачем вы меня мучите? Я ничего не знаю!
— И все–таки, дорогой мистер Бейтс, скажите мне, пожалуйста, где находится Кассагалис. Я очень вас прошу.
* * *
— Англия, земля родная! — весело воскликнул командор Солт, спускаясь по трапу с океанского пакетбота вслед за бледной, еле держащейся на ногах Киской. Они вернулись кружным путем: восточный экспресс до Парижа, автобус до Брюсселя, затем в наемной машине до Остенде, пересекли на пароме Ла–Манш и прибыли в Гарвич. «Никому и в голову не придет искать меня в Гарвиче», — самодовольно размышлял Солт.
— Ваш паспорт, пожалуйста, — сказал представитель иммиграционных властей. Солт, вручая паспорт, глянул чиновнику в лицо и обомлел — на него пялились знакомые рыбьи глаза.
— К сожалению, паспорт у вас просрочен. Придется вас здесь задержать, сэр, — объявил Хаббард–Джонс с мрачным удовлетворением: наконец–то сбылась мечта, которую он так давно лелеял, теперь он сможет отомстить командору за все.
* * *
Лихорадочное забытье и проблески сознания слились для Рональда в нескончаемый поток боли.
Рональду виделся отец, которого он не помнил, и он закричал: «Папа, папа, подожди!», и отец остановился, а Рональд вдруг понял, что это старик Кроум. «Мистер Кроум, я не знал, что вы мой отец». — «Конечно, я твой отец, Рональд, ведь меня не убили». Рональд бежит к нему, но это уже отчим обнимает его колени и молит: «Забери меня отсюда, Рон», а потом оказывается, что это не отчим, а сэр Генри Спрингбек. «Я думал, вы тоже умерли». — «Умер, умер, я и не жил никогда», — горестно отвечает сэр Генри.
