Сложно также сказать, явилось ли это результатом воздействия буддийских идей (прямо или опосредованно – через Шопенгауэра) на Толстого или же это действительно совпадение мироощущений.
Поэтому целью обращения к философско-религиозным работам Толстого в контексте обсуждения более широкой темы влияния буддизма на культуру России может быть не нахождение прямых аналогий идей трудов Толстого с буддизмом, а поиск неких глубинных ассоциаций в ответах на смысложизненные вопросы в творчестве писателя и буддийской философии.
Вероятно, это имел в виду Н. Бердяев, когда достаточно категорично относил способы рассмотрения личности и пути спасения человека у Толстого к нехристианским и, в частности, к буддийским: «Я всегда думал и продолжаю думать, что мировоззрение Л. Толстого не христианское, скорее буддийское. Зло для него есть ложное сознание, добро есть истинное сознание. Иррационально-волевого источника зла он не видит. Это совсем сократовская точка зрения. Он приближается также к буддизму, для которого спасение есть дело познания. Он проповедует спасение, и в этом близок к буддизму»[51].
Определение буддийских интенций в трудах Толстого невозможно без рассмотрения общего замысла и особенностей его работ. Во вступлении к работе «О жизни» писатель определяет цели исследования человеком его жизни. Эта цель, по его мнению, заключается в том, что человек исследует жизнь «только для того, чтобы она была лучше». Но в этой, реальной, исследуемой им жизни существует, казалось бы, непреодолимое противоречие, которое заключается в том, что человек стремится жить для достижения блага и ему кажется, что именно так он живет по-настоящему, но эта жизнь оказывается чем-то обманчивым и невозможным. Тех, кто открывал человечеству с древнейших времен сущность жизни, писатель называет «просветителями человечества». Он перечисляет и характеризует определения этих величайших «просветителей» Конфуция, Лао-Цзы, Христа и Будды: «“Жизнь – это отречение от себя для достижения блаженной нирваны”, – сказал Будда, современник Конфуция.»[52] Эти «определения жизни», по мнению Толстого, «теоретически верны» и подтверждаются опытом миллионов людей[53].
В то же время писатель сетует на то, что так называемые «книжники», утверждающие, что нет никакого противоречия жизни, называют суевериями и заблуждениями учения «Браминов, Будды, Зороастра, Лаоцзы, Конфуция, Исаии, Христа», которые дали людям ответы на вопросы об истинном благе жизни и «служили основой мышления лучших людей»[54].
Большое место в антропологической концепции Толстого занимает рассмотрение «животной личности». По мнению писателя, от смешения жизни животного с жизнью человеческой и происходит раздвоение сознания человека, его ложное сознание утверждает его в мысли, что его жизнь «есть период времени от рождения до смерти». Как считает М. Л. Клюзова: «Животная личность, согласно Толстому, есть опасный самообман, рожденный внешним ощущением физической обособленности человека по отношению к другим предметам внешнего мира и поддерживаемый сознанием его безысходной замкнутости в пространственно-временных пределах, совпадающих с границами существования эмпирически обнаруживаемой индивидуальной телесности (суеверие личности)». В своих дневниках 1901–1910 гг. мыслитель говорит: «Человек – все и ничто, а он думает, что он – что-то. В этом вся ошибка – грех. От этого суеверие личности»; «Нет более распространенного суеверия, как то, что человек с его телом есть нечто реальное. Человек есть только центр сознания, воспринимающего впечатления»[55].
Но осознание основного противоречия человеческой жизни помогает «рождению истинной жизни в человеке», это происходит, когда «человек увидал, что другие личности – такие, как и он, что страдания угрожают ему, что существование его есть медленная смерть». Постепенно «разумное сознание» человека начинает «разлагать существование его личности», и человек уже не может полагать свое бытие в этой «разлагающейся личности» и с неизбежностью должен прийти к «новой жизни». Исподволь человек приходит к осознанию, что законом жизни человеческой является отречение от блага «животной личности», осознание личности как «жизни животной» для человека есть тот предел, с которого начинается осознание настоящей жизни, «истинной жизни», которая не может для человека «ни зарождаться, ни погибать». По мнению Толстого, настоящее «я» есть «все», но лишь при условии отрицания личности и признания в себе «божественного начала, вечности, бесконечности»
