— Это мой последний шанс стать счастливым. Я не могу пропустить его, Джинни.
Однажды тетя Джин, чтобы хоть как-то досадить ему, принялась перечислять бесчисленные достоинства её бывшего хахаля Тори, на что Тед в отместку произнес (это случилось как раз во время его вечернего молчания):
— Этот парнишка довольно быстро прозрел в отношении тебя, не так ли?
Когда я добрался до их дома, Тед мурлыкал песенку, какие обычно поют в пабах. Он сгреб меня в охапку и затащил в чулан, чтобы поговорить на любимую тему — о моем папочке.
— Как там отец поживает? — спросил он громким шепотом. — Счастлив? и продолжал мечтательно, будто говорил о каких-то героических приключениях. — Просто взял да и удрал с этой роскошной женщиной. Невероятно! Я его не осуждаю. Завидую! Сжечь мосты и бежать. Этого каждый хочет, разве нет? Хотеть-то хочет, но не делает. Никто, кроме твоего папы. Вот бы с ним повидаться. Все детально обговорить. Но в этом доме сия тема табу. Не то что видеться, говорить о нем запрещено. — Тут из гостиной появилась тетя Джин. Тед прижал палец к губам. — Ни слова!
— О чем, дядя?
— Ни о чем, черт побери!
Даже сегодня тетя Джин выглядела блестяще — с прямой спиной, на высоких каблуках и в темно-синем платье с приколотой на груди бриллиантовой брошью в форме ныряющей рыбки. Ногти у неё были само совершенство: яркие, маленькие ракушки. Она сверкала, как свеженарисованная, даже дотронуться было боязно: не дай бог смажешь. Как будто готовилась к очередному званому вечеру. Во время этих вечеров она щедро оставляла отпечатки своих губ на щеках, бокалах, сигаретах, салфетках, печеньях и палочек для коктейля, покуда всю комнату не украсит. Но вечеринок больше не устраивали в этом доме полумертвецов, доме, где жил один новообращенный человек и один сломленный. Джин была груба и пила; до этого она долго крепилась. Но что ещё делать, когда понимаешь, что при нынешних обстоятельствах судьба твоя пожизненное тюремное заключение, а не просто временное лишение основных удовольствий.
— А-а, это ты, — сказала тетя Джин.
— Угу, кажется, я.
— Ну и где ты теперь?
— В колледже. Поэтому я и не живу здесь. Чтобы поближе к колледжу быть.
— Ну да, как же, конечно. Другим можешь заливать, Карим.
— Алли дома?
Она отвернулась.
— Алли хороший мальчик, но слишком на шмотки падок, верно?
— Да, он у нас, пожалуй, чересчур экстравагантен.
— Он переодевается по три раза на дню. Как девчонка.
— В самом деле, как девчонка.
— Подозреваю, он и брови выщипывает, — безжалостно сказала она.
— Ну, он же волосатый, тетя Джин. Его в школе дразнят Кокосом.
— Мужчина и должен быть волосатым, Карим. Волосатость — признак настоящего мужчины.
— Вы в последнее время прямо детективом заделались, да, тетя Джин? Вы не надумали случайно поступить на службу в полицию? — сказал я, поднимаясь наверх. А сам подумал: милый старина Алли.
Я не скучал по нему, вообще почти не вспоминал, что у меня есть брат. Мы были не слишком близки, и я презирал его за то, что он такой воспитанный и выслуживается перед родителями, шпионя за мной. Держался от него подальше, чтобы домашние не знали, что у меня на уме. Но сейчас я радовался, что он здесь — во-первых, мама не одна, а во-вторых он бесит тетю Джин.
Нет во мне, видно, ни капли сострадания, или ещё чего. Наверное, я бессердечный негодяй, но мне чертовски не хотелось тащиться по этой лестнице к маме, тем более когда Джин следит снизу за каждым моим шагом. Может, ей делать больше нечего.
— Был бы ты внизу, — сказала она, — я бы тебе врезала за твою дерзость.
— Какую такую дерзость?
— Которая у тебя внутри сидит. Дерзость и наглость.
— Может, вы заткнетесь? — сказал я.
— Карим, — она чуть не поперхнулась от злости. — Карим!
— Отвалите, тетя Джин.
— Буддистский ублюдок, — ответила она. — Все вы, буддисты, такие.
Я вошел в мамину комнату. Тетя Джин орала мне вслед, но слов было не разобрать.
Одна из стен свободной комнаты тети Джин, где непричесанная, в своей розовой ночной рубашке, лежала, свернувшись калачиком, мама, состояла из зеркальных шкафов, забитых старыми, но роскошными вечерними платьями славных былых времен. Возле кровати стояли клюшки для гольфа и несколько пар пыльных кроссовок Теда, тоже предназначенных для игры. Они ничего не убрали. Алли сказал по телефону, что Тед кормил её — приходил со словами: «Вот, Мардж, кусок вкусной рыбы и хлеб с маслом», но в результате все сам и съедал.
