А еще она сильно тосковала по звукам — нет, не просто по человеческим голосам, а по тем повседневным шумам, которые обозначали бы, что она по-прежнему является частью мироздания. Хотя по ночам и доносились случайные приглушенные звуки с относительно отдаленного расстояния, в дневное время все было тихо, словно целый мир куда-то упаковали и увезли с глаз долой. Не было ни дребезжания труб отопления, ни тиканья часов, ни капания воды из кранов... А помимо всего этого Элизабет приходилось иметь дело с продолжительными приступами холода и голода.
Остальной мир уже начинал ощущаться ею как своего рода воспоминание. Впечатление было таким, словно все, что происходило с ней до этого похищения, было с каким-то другим человеком, в другой жизни.
Чтобы побороть это ощущение, Элизабет усилием воли заставляла себя вызывать воспоминания о своих друзьях, о семье... Она понимала, что для нее было жизненно важно продолжать вспоминать, что в этом, быть может, был единственный способ сохранить контроль над собой. В особенности же она наполняла свои мысли воспоминаниями о Джессике и себе самой, начиная от их первого дня в детском саду и кончая их самым последним приключением с Джереми Фрэнком. Они прошли вместе через столь многое, что Элизабет казалось: она смогла бы пережить это страшное испытание, думая обо всех этих случаях в их жизни.
Позволив себе вволю погрузиться в эти воспоминания, Элизабет даже захихикала, вспомнив об одном конкретном случае. Он был связан с ярко-желтым свитером с У-образным вырезом, который Джессика подарила Элизабет на ее тринадцатилетие. Элизабет считала, что свитер слишком уж ярок, но вскоре Джессика принялась одалживать его у сестры. А еще немного погодя Элизабет стало ясно, что Джессика купила этот свитер, намереваясь сама носить его.
Элизабет было тогда обидно, что Джессика не позаботилась подарить ей что-нибудь, чего хотелось бы ей, поэтому она нанесла ответный удар. Она «нечаянно» так выстирала этот свитер в стиральной машине, что он сел, а потом как пи в чем ни бывало положила его обратно в ящик комода. И когда в следующий раз Джессика попросила одолжить ей свитер, то была просто взбешена, увидев, во что он превратился. Она вернулась в комнату Элизабет с ближайшим «оружием», оказавшимся под рукой, — с подушкой, которой и залепила сестре по голове. Элизабет не замедлила дать отпор, и не успели они обе и глазом моргнуть, как оказались втянуты в самое продолжительное сражение на подушках на их памяти. К тому времени, когда девочки дружно воззвали к перемирию, обе они устали и, расхихикавшись, даже не смогли толком припомнить, с чего же это поначалу так взъярились друг на друга.
Когда это воспоминание поблекло, Элизабет вызвала в памяти новое, на этот раз о Тодде. А после этого — еще одно. Такого рода упражнения по самонаблюдению частенько помогали ей, когда она о чем-то писала. Но теперь она бережно лелеяла эти воспоминания, дорожа ими больше, чем когда-либо могла и представить. Теперь это было все, что у нее осталось.
Макс стоял в похожем на глубокую пещеру главном вестибюле единственной больницы Ласковой Долины. Он, Джессика и Тодд примчались туда в порыве эмоций и вопреки интересам дела, но теперь, когда Макс остался один, он знал, что ему делать дальше.
Они решили разделиться, и каждый должен был обойти «свой» участок больницы имени Фаулера. Они решили спрашивать каждого, кого им удастся найти из работавших в субботнюю смену, в день исчезновения Элизабет. Надо было спрашивать их, где именно они находились, кого они видели и что вообще происходило. Эта троица могла лишь надеяться, что где-то в процессе всех этих наблюдений найдется кроха информации, упущенная полицией, некая нить, которая приведет их к местонахождению Элизабет.
Макс внимательно обозревал суетливое зрелище вокруг себя: медсестры в свежих хрустящих халатах и туфлях па резиновой подошве, врачи с разбухшими сумками с медицинскими инструментами, посетители, снующие туда-сюда через вращающиеся двери... Откуда же ему начать? Мог ли хоть кто-нибудь из всех этих людей рассказать ему что-либо об Элизабет Уэйкфилд? И в конце концов, набрав в легкие побольше воздуха, он подошел к женщине, сидевшей у справочного стола рядом с входом. Но она мало что сказала ему. Не лучше обстояло дело и со всеми остальными людьми, с которыми он заговаривал на этом этаже: с большинством из них уже беседовала полиция, и они не слишком-то рвались пересказывать то, что знали, какому-то мальчишке-школьнику.
