— Чего? — иногда Алеша выражается уже совсем непонятно. — Лех, ты скажи, чего еще надо, чтобы Сенька поправился?
— Ежели по-мирскому, то могу ли я возле постели больного всю ночь провести?
— Ну, можешь, конечно… Только как же ты завтра пойдешь?
— Ничего, сыне. Обо мне не беспокойся, ибо привычны иноки ко бдениям нощным…
Блин! Да что ж он говорит-то так?! Ведь не разберешь ничего!..
Всю ночь Алеша сидел возле Сеньки, постоянно бормоча что-то вроде «Память праведнаго твоего Иова, господи, празднующе, тем тя молим: избави нас от наветов и сетей лукаваго диавола и спаси души наша, яко человеколюбец…» и тому подобное. Периодически он переставал бормотать и поил Сеньку горячим отваром. Не то, что бы он мешал спать, но любопытство пересиливало сон и половина лагеря так поглядывала на нашего целителя. Получится или нет? Да не может получиться, бред все это! А вдруг? Да нет, не может!..
Утром меня растолкал Самохин, который с видом крайнего изумленным сообщил:
— У Добровольского опухоль спала.
— И что? — я еще не проснулся окончательно, а потому не с ходу сообразил, что он мне говорит.
— У Добровольского опухоль спала, — терпеливо повторил Самохин. — Рана затянулась, и выглядит так, словно ей не три дня, а три месяца. Если так пойдет и дальше, то завтра его в строй ставить можно…
— Иди ты! — теперь я проснулся окончательно.
— Никуда не пойду! — огрызнулся Самохин, и добавил тоном ниже, — Слушай, Алексей, этот наш найденыш — гений по всякой там народной медицине! Его беречь надо, как зеницу ока! Он же и остальных научить сможет!
— Научит, научит… И будете вы у меня тоже про бога бормотать?
— Фигня это все! Это молитвы, а я читал, что в древности по молитвам время определяли. Вот он и засекает время по молитвам…
Как бы там ни было, но Сенька действительно на следующий день уже топал в строю, а к Алешке мы стали приглядываться еще внимательнее. Полезные знания пропасть не должны…
— …Слушай, Леш, а вот ты имя свое назвал, а фамилия?
— Да ведь не знаю я фамилии своей, сыне. Меня ж иноки подобрали, а фамилии спросить было не у кого. Прозвище у меня есть, вот разве что оно фамилией считаться может…
— Нет, прозвище — это не то, хотя… Ну, если фамилии нет, так пусть хоть прозвище фамилией будет.
Алеша закусывает травинку и задумчиво произносит:
— Фамилия тогда, сыне, у меня простая, короткая. Не то, что у тебя: Товарищ старший звеньевой. Малый моя фамилия.
— Чудик! Ты что ж думаешь, старший звеньевой — фамилия? Ну, ты даешь… Постой, постой, как ты сказал фамилия твоя?
— Малый. А что?
— Ничего, только странно. Не только тезки мы с тобой, а еще и однофамильцы почти. Я-то ведь Малов…
Окоем заалел, лучи солнца набросили на фату облаков пурпурные блики. Рассвет… Ясный и светлый новый Божий день приходит в мир. Благодать!..
Я поднялся, перекрестился и произнес: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, Аминь». Затем немного подождав, пока все чувства не придут в тишину и мысли твои не оставят все земное, и лишь тогда начал молиться, без поспешности и со вниманием сердечным:
— Боже, милостив буди мне грешному.
Низко поклонился. Сзади тут же послышался шепот детей и отроков:
— Позырьте, ребя, — сдавленное хихиканье, — Алеша опять свою зарядку делает…
Помилуй их, Господи, ибо не ведают они, несчастные заблудшие, что есть истина и что есть свет Твой!..
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере и всех святых, помилуй нас. Аминь.
Спаси их, Господи! Наставь их на путь истинный, ибо добры они и праведны. Ну, почти праведны…
— Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.
Я встаю на колени, и принимаюсь отбивать земные поклоны, твердя про себя: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас». Кто-то из младших громко фыркает, но тут же раздается звучный шлепок и тихий, но строгий голос выговаривает:
— Ты это зачем? Тебя кто учил смеяться над больными? Тебе бы понравилось, если бы ты, например, насморк схватил, а все бы стали смеяться, что у тебя сопля на носу? Понравилось?
