— Ах! Так это были вы!
— Да.
— Мне казалось, что человек в камере был… темноволосый.
— Да. Они не светлые. Они поседели. Сейчас плохо видно.
И снова молчание, еще дольше, чем прежде.
— Вы, конечно, профессор? — спросил я, только ради того, чтобы прервать это молчание.
— Был. Теперь я… никто. Уже двадцать три года. Никто. — И еще раз, очень тихо, повторил: — Никто.
— Я покупал сегодня книги… среди них была топология Ремера. Это вы или ваш отец?
— Я. Вы разве математик?
Он взглянул на меня как бы с новым интересом.
— Нет, — ответил я. — Но… у меня было много времени… там. Каждый делал что хотел. Мне… помогла математика.
— Что вы хотите этим сказать?
— У нас была куча микрофильмов, рассказы, романы, — все, что душе угодно. Вы же знаете, мы взяли триста тысяч наименовании. Ваш отец помогал Ардеру комплектовать раздел математики…
— Знаю…
— Сначала мы смотрели на это как на развлечение. Чтобы убить время. Но уже несколько месяцев спустя, когда связь с Землей полностью прервалась и мы повисли вот так — совершенно неподвижно по отношению к звездам, — знаете, читать, как какой-то Петер нервно курил папиросу и мучился вопросом, придет ли Люси, и как она вошла, и на ней были перчатки… Сначала смеешься совершенно идиотским смехом, а потом просто злость разбирает. В общем никто к этому потом даже не прикасался.
— И тогда — математика?
— Нет. Не сразу. Сначала я взялся за языки, понимаете, и я выдержал до конца, хотя знал, что это почти бесполезно, потому что, когда мы вернемся, они будут всего лишь архаическими диалектами. Но Гимма и особенно Турбер толкали меня к физике. Это, мол, может пригодиться. Я взялся за нее вместе с Ардером и Олафом Стааве, только мы трое не были учеными…
— Но ведь у вас была степень.
— Да, магистерская по теории информации, космодромии и диплом инженера-ядерщика, но это все было профессиональное, не теоретическое. Вы же знаете, как инженер владеет математикой. Да, так значит — физика. Но я хотел иметь еще что-нибудь — для себя. И вот — чистая математика. У меня никогда не было математических способностей. Ни малейших. Ничего, кроме упрямства.
— Да, — тихо сказал он. — Это было необходимо, чтобы… полететь.
— Точнее, чтобы попасть в состав экспедиции, — поправил я. — И знаете, почему именно математика? Я только там понял. Потому что она выше всего. Работы Абеля и Кронекера сегодня так же хороши, как четыреста лет назад, и так будет всегда. Возникают новые пути, но и старые ведут дальше. Они не зарастают. Там… там — вечность. Только математика не боится ее. Там я понял, как она беспредельна. И незыблема. Другого такого нет. И то, что она мне давалась тяжело, тоже было хорошо. Я бился над нею и, когда не мог заснуть, повторял пройденный днем материал…
— Интересно, — сказал он. Но в его голосе звучало равнодушие. Я не был уверен, слушает ли он меня.
В глубине парка пролетали огненные столбы, вспыхивало красное и зеленое зарево, сопровождаемое радостным хором восклицаний. Здесь, где мы сидели, под деревьями, было темно. Я замолчал. Но эта тишина была невыносима.
— Это было для меня как самоутверждение, — сказал я. — Теория множеств… то, что Миреа и Аверин сделали с наследством Кантора. Вы знаете. Бесконечные, сверхбесконечные величины, непрерывный континуум, мощность… великолепно. Часы, которые я провел над этим, я помню так, словно это было вчера.
— Это не так абстрактно, как вы думаете, — проворчал он. Значит, слушал все же. — Вы, наверно, не слышали о работах Игалли?
— Нет, что это?
— Теория разрывного антиполя.
— Я ничего не знаю об антиподе. Что это такое?
— Ретроаннигиляция. Из этого возникла парастатика.
— Я даже не слышал таких терминов.
— Ну, конечно, ведь они возникли шестьдесят лет назад. Но в общем это был только подход к гравитологии.
— Вижу, мне придется попотеть, — сказал я. — Гравитология — по-видимому, теория гравитации, да?
— Больше. Это можно выразить только математически. Вы прочитали Аппиано и Фрума?
— Да.
— Ну, тогда вам будет просто. Развитие теории метагенов в п-мерной конфигурационно-выраженной системе.
— Как вы сказали? Но ведь Скрябин доказал, что не существует никаких метагенов, кроме вариационных?
