Противоречие между тезисом «каждый прав по-своему» (или «никто не обладает истиной») и неприятием бесчеловечной морали приведет писателя позднее, когда он познакомится с идеологией и практикой фашизма, к пересмотру самих философских посылок. Пока что противоречие заключено в самом романе.
Для современного читателя ясна наивность и несостоятельность отправной мысли Чапека, опасающегося всякой борьбы и возлагающего надежды лишь на смягчение точек зрения. Да и сам писатель в 30-е годы отказался от сближения иллюзий и истин, насилия и борьбы за справедливость, принципиальной разницы которых он словно бы не замечал в «Фабрике Абсолюта».
Вместе с тем содержание романа не сводится к философскому замыслу. Его сильную сторону составляет блестящая антиклерикальная сатира, изобилующая остроумными и меткими наблюдениями, сатира на «безбожные» принципы конкуренции и наживы, на анархию капиталистической экономики, на милитаризм.
Каждое из произведений Чапека решено в своем особом художественном ключе. В романе «Фабрика Абсолюта», помимо заданной философской идеи и остроумной научно-фантастической посылки, есть что-то от озорной и веселой сказки о боге, попавшем в безбожный мир, который притворяется добропорядочным, верующим и справедливым, и о злоключениях бога в этом мире. Уже сама научно-фантастическая завязка романа несет в себе сильный сатирический заряд и граничит с пародией на религиозные представления. Повествование с самого начала находится на грани научно-фантастической гипотезы и пародийной мистификации, сатиры на представление о божественной субстанции мира, о боге, разлитом во всем сущем. Теперь этот бог оказывается выпущенным, подобно «химически чистому газу» или джинну, из материи, в которой он был заклят, и предстает в качестве нежеланного гостя в безбожном мире религии, торгашеских отношений и борьбы интересов.
Веселая и меткая сатира Чапека распространяется на самые разнообразные области религии — от примитивных верований обывателей до ухищрений «точной геологической науки» и политики Ватикана. Неподражаемым юмором проникнуты пародийные сцены вознесений, описания «приступов» веры и благотворител ьности, чудотворных исцелений, которые по заключению медицинского факультета Сорбонны «можно объяснить либо совершенным незнанием анатомо-патологических условий, клинической неискушенностью и полным отсутствием медицинской практики, либо… вмешательством высшей силы, не ограниченной законами природы и знанием их».
Крупным планом нарисован в романе образ епископа Линды, который оказывается более невосприимчивым к божественному внушению, чем самые заядлые атеисты, и превосходит в этом смысле даже монтера-алкоголика, обладавшего некоторым иммунитетом против воздействия святого духа.
Убийственно звучит вся история отношения церкви к внезапному появлению бога, существование которого никто не принимал в расчет. Ватикан сначала пытается скомпрометировать бога, а затем в корыстных целях канонизирует его. Каждая религия стремится присвоить нового бога, не останавливаясь перед кровопролитными войнами за свое господство, которые выливаются во всемирную бойню. С такой же силой раскрыты бесчеловечные принципы отношений, основанных на прибылях промышленных компаний: «Печать пророчит двести процентов супердивидендов… В одной только Англии осталось без работы девятьсот тысяч шахтеров. В бельгийском угольном бассейне вспыхнуло восстание — что-то около четырех тысяч убитых; больше половины шахт законсервированы. Пенсильванские предприниматели уничтожили запасы нефти. Пожар все еще продолжается.
— Пожар продолжается, — мечтательно повторил президент Бонди. — Мы победили, о господи!»
Пародийно-сатирическими являются не только картины экономической разрухи, списанные с кризиса перепроизводства, но и страницы романа, изображающие «преодоление» кризиса, посвященные чешскому крестьянину, который «не растерялся» в обстановке дороговизны и хаоса и не поддался божественному искушению, предпочтя вымогать за ведерко картошки золотые часы и за фунт масла персидский ковер. Чапек очень близко к действительности воспроизводит здесь атмосферу оголтелой кулацкой спекуляции в чешской деревне в конце мировой войны и в первые послевоенные годы.
