Кирилл несколько раз ездил в Переделкино к Городецкому: пытался уговорить его уйти подальше от биографии, уменьшить количество типов самолетов, которые создавал герой фильма, выделить что-то главное, к примеру, драматические отношения конструктора с сыном-летчиком, но Городецкий отшучивался, делал вид, что не понимает Кирилла, и все переводил разговор на свою новую пьесу, которую начали репетировать во МХАТе. Кирилл слушал и с горечью думал о том, как, в сущности, ему было хорошо с теми двумя мальчишками, молодыми актерами, сочинившими сценарий «Волгарей». Ссорились, ругались, он их даже ссадил с теплохода в Кинешме, чтобы не мешали снимать, но ведь и они, и он хотели тогда одного — лучшего для картины, просто не знали, как этого достичь.
Однажды вечером, когда Городецкий пошел провожать его к машине, он сказал:
— Валентин Емельянович, а не стоит ли всю эту нашу историю смонтировать из хроники? Раз мы не намерены открыть что-то новое в художественном смысле… дать свой образ эпохи. Пусть будет правдиво по сути, публицистично, что ли…
— Слушайте… — Городецкий остановился, и Кириллу показалось, что даже в темноте он различает, каким озлобленным стало лицо писателя. — Слушайте, если вам не нравится сценарий, зачем вы взялись за него? Я-то свое написал, на студии довольны, но еще неизвестно, как получится на экране. И я не докучаю, не просил показать мне, что вы там снимали прежде. Если бы вам удалось в этих… как их — «Волгарях» — создать «образ эпохи», уж, наверное, я бы услышал, кто-нибудь затянул бы меня в кино.
Городецкий снова пошел вперед, и мокрый снег громко чавкал у него под ногами. Теперь Оболенцеву казалось, что писатель саркастически усмехается, как мог усмехаться богач, ссудивший деньги в ненадежные руки. И стало страшно. За себя, за сценарий. Городецкий — сильный человек, начнет мутить воду, скажет, не сработался с режиссером, и его послушают. И, уже держась за дверцу машины, Кирилл торопливо сказал:
— Вы не так поняли. Я просто о том, что можно кое-что придумать. Если не хотите по линии сына, можно про зама генерального. В целом все останется…
— Ну вот и дерзайте, молодой человек! — Теперь уже Городецкий явно усмехался. — Ваша очередь!
С тех пор они встретились всего один раз — так, по чепухе, когда Городецкий приезжал на студию по каким-то своим другим делам, но разговор у переделкинской калитки Кирилл воспринял как разрешение делать со сценарием что он захочет. Решил, что писателю просто лень возвращаться к сделанному, он дает карт-бланш.
Коробкин нашел консультанта для картины — генерала, аэродинамика и член-корра, трудами которого вот уже сорок лет пользовались все, кто проектировал и строил самолеты. В тесной квартирке на Ленинградском проспекте, с обитыми сафьяном креслами, с коричневой таксой на яро блестевшем полу, Оболенцеву вдруг стало покойно, он приготовился к интересной беседе, но генерал, грузно усевшийся напротив, огорошил его первыми же словами: сценарий он прочел, даже угадал, про кого тут говорится, он хорошо знал этого человека, был его другом, однако консультировать фильм отказывается наотрез, и не надо его уговаривать, потому что, познакомившись со сценарием, он только лишний раз убедился, что искусству не дано, не по силам рассказать людям, не связанным с техникой, кто такие инженеры, в чем суть их работы.
— Инженеры, — вещал генерал, поглаживая седой бобрик, — могут всё. Они могут перекачать воду из Атлантического в Тихий океан. Но прежде обязательно — именно потому, что они инженеры, — зададут себе два вопроса: зачем это нужно и сколько это будет стоить? Понимаете? У инженеров — я имею в виду не просто получивших диплом, а обладающих на него правом — даже сны упорядоченные. Инженер не ответит на ваш вопрос «да», «нет», он скажет: «Надо посчитать». В одиночку или с целым КБ, на логарифмической линейке или на ЭВМ — не имеет значения. И от того, что считает инженер и как быстро, зависят его масштаб как специалиста и результаты его труда… А вы вот здесь, — генерал потряс тетрадкой сценария, — вы здесь описываете, как руководитель крупного коллектива проектировщиков, выдающийся инженер современности грубо, бестактно отчитывает свою секретаршу, и полагаете, что проливаете свет на его работу. Ну, допустим, так будет на экране… И что же? Зритель увидит сердитого человека, но не увидит инженера, не будет знать, как он с ч и т а е т…
