— Тут и без вас хватает, валяйте отсюдова! Еще бы попозже пришли!
— Приходят черт те когда и торчат на свету! Легавый заметит — всех выгонит.
Майар оробел и остановился. Но Доминик взял его за руку и, не отвечая на ругань, полез вперед, спотыкаясь о лежащие тела, наступая на руки и на ноги. Крики усилились:
— Куда прете-то? Говорят вам, нет больше места! Совсем ошалели.
— Сволочь, ты что, не видишь, куда ногу ставишь? Разуй глаза!
А из самой глубины, из угла, где было самое лучшее, самое теплое место, раздался молодой голос, заглушивший все остальные голоса:
— Эх, и схлопочут же они у меня сейчас по харе, спорим?
Тотчас воцарилось молчание, а один бродяга дернул Майара снизу за брюки и прошептал:
— Ложись, что ли, я подвинусь.
И добавил, когда старик улегся рядом с ним на асфальт:
— Пошумели, поругались — и будет. А то сразу — «по харе»… Ну и народ!
Доминик тоже кое-как втиснулся между двумя бедолагами, уткнувшись головой в живот третьему. Он был вполне счастлив — до следующего утра. Здесь было тепло, уютно, и так по-домашнему пахло пригревшимся человеческим телом. Ощущая, как мерно колышется грудь соседа, слушая храп всей нищей братии, он подумал, что жизнь все-таки неплохая штука. Вспомнив об обещанном назавтра кофе, он даже вздохнул от наслаждения, но тут же испугался, как бы этот чудак не потерял свои восемь пятьдесят, или как бы у него их не украли, пока он спит. Осторожно, чтобы не разбудить соседей, он встал на колени и в темноте, на ощупь, стал искать Майара. Его рука наткнулась на пиджак из толстого сукна, и он подумал, что это пиджак Май-ара, который ему так понравился. Доминик нащупал отвороты, добрался до ворота, коснулся шершавой кожи лица, задел пальцем жесткий ус. Он легонько потряс лежавшего за плечо и сказал ему на ухо:
— Эй, береги свои восемь пятьдесят, а то тут есть такие — на ходу подметки рвут. Проверь, все ли деньги на месте.
Человек, которого Доминик разбудил — это был вовсе не Майар, — что-то проворчал, потянулся и со сна машинально повторил:
— Проверь, все ли деньги на месте. Охваченный внезапной надеждой, он вскочил, стал лихорадочно рыться в карманах, ничего не нашел и, разочарованный, попытался было снова уснуть; но тут же ему представилась целая куча золотых монет, и всякий сон пропал. Он разбудил одного соседа, потом другого и шепнул им:
— Ребята, деньги! Один сказал, их тут полно — и бумажки, и золото.
Бродяги в первый момент оцепенели от радости, а потом принялись распространять новость направо и налево. Над темной грудой скрючившихся тел поднялся глухой гомон, в котором повторялись два слова: «деньги» и «золото». Благая весть переходила из уст в уста, перекатывалась от стены к стене закутка. Люди повторяли все снова и снова, что нищете конец, что каждому теперь хватит денег до конца жизни. Это было как видение земли обетованной, возникшее среди ночи в заспанных головах бродяг. Запоздалый прохожий, возвращавшийся из дома веселья, услышал в темноте под сводами виадука хор таких умиленных голосов, такой безмятежный, счастливый смех, что, охваченный ужасом, пустился бежать.
Майар воспринял перемену в судьбе со слезами радости.
— Все, больше не придется горе мыкать, таскаться, как бродячий пес, по улицам, среди людей, которые тебя и знать не хотят. Теперь и мы богачи. Никогда я больше не буду один, не буду трястись от страха. Все у меня будет — и силы, и молодость! Хорошо быть богачом!
Вся нищая братия заливалась счастливым смехом. Их радость была так велика, их измученная плоть была так возбуждена ею, что они потеряли всякую способность соображать. Из темноты закутка смотрели они ослепленными глазами на свет фонаря, заливавший бульвар, и казалось им, что вот оно, золото их богатства.
— Денег-то, денег! — бормотал Майар. — Навалом! И он раскрывал объятия этому сокровищу, расстегнув ворот рубахи, подставлял ему грудь.
— Денег-то, денег!
Вокруг него бродяги заходились от восторга. Вдруг он вспомнил о своем товарище и позвал:
— Доминик, ты здесь? Это я, Майар. Ты где?
— Здесь я, — отозвался Доминик. — Ну, как, доволен, что пошел со мной? Повезло тебе…
