К ночи погода испортилась, и скамейки на бульваре Шапель опустели — бродяги отправились искать более надежное убежище. Скрюченные тени потерянно слонялись под сводами виадука надземной железной дороги, где гулял холодный ветер. Майар поднялся со скамейки, которую он занимал один, немного постоял на пронизывающем ветру, соображая, куда пойти, и наконец укрылся за бетонной опорой виадука. Там уже был такой же, как он, бродяга, который даже не удостоил его взглядом. Прижимаясь спиной к холодному камню, в тусклом свете фонаря они стояли рядом, съежившись, заложив руки в карманы и придерживая подбородком поднятый воротник пиджака. Обоих пробирала дрожь.
— Ну и погодка! — сказал Майар. — Льет как из ведра.
Сосед не ответил, даже не посмотрел на него. Это был маленький человек с болезненным лицом, заросшим черной щетиной. Одет он был более чем легко.
— Никогда не видел, чтоб в апреле такое делалось, — продолжал Майар. — А ты? Ветер-то, ветер! Так и гудит!
Не получив ответа, он замолчал и как будто смирился с молчанием соседа. Порывы ветра с дождем, громко завывая, врывались под своды виадука и время от времени окатывали бродяг холодным душем. Майар снова заговорил:
— Да, в такую погоду надо иметь крышу над головой. Крышу, говорю, над головой надо иметь. Ты что, оглох? Почему ты мне не отвечаешь? Думаешь, я тебе не пара?
Маленький даже не пошевелился. Майар вышел из себя:
— Ты у меня заговоришь, сука! Много о себе понимаешь! Ну, давай, говори! Скажи что-нибудь! Посмотри на меня. Посмотри на меня, кому говорю!
Сосед слегка повел одним плечом, как будто экономя силы, и пробормотал:
— Трепло.
Потом поджал губы, весь съежился и снова ушел в молчание. Майар уже не угрожал, а просил:
— Слушай, ну поговори со мной, пожалуйста. Ну, скажи просто: «Я тебя слушаю». Я уже две недели ни с кем не говорил, я так не могу. Поговори со мной, ну что тебе стоит! Скажи все равно что. Вот, у меня еще И деньги есть. Восемь пятьдесят.
Сосед поглядел на него со злобой.
— Я и говорю — трепло. Было б у тебя восемь пятьдесят — так бы ты тут и ошивался!
— А где мне, по-твоему, быть?
— Если б у тебя и вправду было восемь пятьдесят, ты бы здесь не торчал. Мало, что ли, забегаловок? А уж койку-то получить на ночь — тут и пятерки хватит. Так что не заливай. Не люблю, которые зря болтают.
Майар сунул руку в карман, позвенел монетами, а затем достал их из кармана и разложил на ладони: восемь монеток по одному франку и один полтинник.
— А это, по-твоему, что? Не деньги? Маленький пересчитал взглядом монеты и раздраженно сказал:
— Заимел деньгу — ну и радуйся. А мне-то что с того? Чего ты ко мне привязался? И без тебя тошно.
Майар спрятал деньги в карман и похлопал соседа по плечу.
— Видишь, я не трепался. Хочешь — завтра пойдем выпьем кофе. Только поговори со мной. Спроси, как меня зовут, откуда я родом. Меня уже две недели никто по имени не звал. Меня зовут Майар. Легко запомнить, да? Майар, Майар…
— Майар, — повторил маленький. — Ты, значит, Майар… Слушай, Майар, а ты одет что надо!
Он пощупал толстый пиджак серого драпа, вельветовые брюки.
— Как новые! А меня зовут Доминик Раво. Доминик. Только мне это, по правде говоря, без надобности. Редко когда вспомнишь, что тебя зовут Доминик, — ну, вот как сегодня. Или еще бывает, когда заметут легавые. Но теперь-то они знают меня как облупленного и даже в участке не держат. А ты откуда? Я тебя вроде не встречал.
Не без труда Доминик входил в роль и уже сам, без понуканий, задавал вопросы.
— Со мной такая получилась история, — рассказывал Майар, — прямо не поверишь! Я две недели как из больницы. А раньше баржи разгружал, то там, то здесь. Меня многие знали, да только где они? Я ведь как жил — один день здесь, другой — там. В общем, понимаешь. Но меня многие знали и говорили «Майар, Майар» — ну вот как ты мне говоришь «Майар». Хорошая была жизнь, ничего не скажешь!
Майар остановился и задумался, как будто потерял нить своего рассказа.
— Дальше-то что? — спросил без особого интереса Доминик. — Что с тобой стряслось?
— Один раз — я тогда песок разгружал — они меня подняли и отвели в больницу. А когда выписался, смотрю — ну, прямо старик стал: ноги ватные, руки ватные, все ватное. Говорю тебе — как старик. Сначала думаю, нет, шалишь, не может такого быть. Тут как раз солнце, погода хорошая. Не жарко, а так — солнце. Пошел на пристань — туда, за Аустерлицким мостом. Смотрю, там ребята песок нагружают. Работа что надо. Ну, дали мне лопату. Раз кинул — и все: руки забастовали, и все остальное, потому как тут ведь не только в руках дело. Я, как увидел, ну, прямо обмер весь со страху. И ушел. Шел не знаю куда, вот сюда притащился. У меня еще сотня была в кармане, а теперь сам видел, сколько осталось. Восемь пятьдесят. Как хочешь, так и живи.
