На меня напало вдруг нечто вроде безумия. Я смотрел на открывшееся передо мной зрелище, как человек, опьяненный окружающей его атмосферой. Сознание времени, места, личного я, все исчезло для меня. Великая книга неведомого открылась передо мной, и я читал ее в полубессознательном состоянии. Но это мои личные ощущения, а потому я отбрасываю их в сторону, чтобы поговорить о более реальном.
Пещера в горе, насколько я мог судить, тянулась в глубину на одну треть мили. По виду своему она напоминала, пожалуй, огромный подземный собор. Ее высокий известковый свод был покрыт сталактитами такой огромной величины и до того разнообразными, что они превосходили всякое понятие, составленное мною о природе и ее чудесах.
Сверху спускались тысячи разнообразных форм: пластинчатые кронштейны, колонны и шпицы, цилиндры и серпы, чудовищные трубы. По красоте своей, количеству и великолепию эти чудные фигуры вряд ли могли уступить всем чудесам известкового мира. В придачу к ним здесь находились и сталагмиты, но их было очень мало, так как все они были уничтожены, потому что обширная пещера была нужна для производимых в ней работ. С первого взгляда я насчитал не менее девяти горнил... пылавших горнил, яркий и невыразимо жаркий огонь которых слепил глаза и освещал все окружающее каким-то неземным светом.
Пещера была полна людей, полуобнаженных людей в кожаных передниках и с лоснящимся телом, как бы покрытым водой. Естественная красота этого зрелища и удивление при виде его положительно очаровали меня. Они служили людям, которым я так беззаботно бросил перчатку; они служили людям, которые плавали по открытому морю, чтобы избежать городов и правосудия. Все это я знал с самого начала, но количество их удивило меня выше всякой меры.
В чем, собственно, заключалась работа их у этих горнил? Сперва я подумал, что они занимаются обработкой драгоценных металлов, то есть золота и серебра, которые вручались им самыми ловкими ворами Европы. К немалому удивлению моему, факты не подтвердили, однако, моего предположения. Здесь работали корабельные плотники, и делались вещи, какие делаются в горнилах Шеффилда: здесь ковали, и формировали, и стругали... Никаких признаков преступных занятий, ничего, что могло бы свидетельствовать против них. Но обстоятельство это не обмануло меня. Оно вполне согласовалось с предположением, составленным мною до приезда моего на Санта-Марию и открытия генералом Фордибрасом моего путешествия. Люди эти не обрабатывали драгоценные металлы... не сегодня вечером, по крайней мере. Все это пришло мне в голову одновременно с сознанием своего положения; я понял безумие дальнейшего выслеживания и повернул назад, думая вернуться с Окиадой.
Слуги моего не оказалось на месте, а вместо него я очутился лицом к лицу с безобразным евреем невероятно отталкивающей наружности.
Представьте себе человека ростом пяти футов шести дюймов, тощего, с шаткой походкой и с трудом передвигающего ноги при помощи палки.
Зеленые очки, всегда, по-видимому, прикрывающие его выпуклые и налитые кровью глаза, были теперь сдвинуты на высокий, конусообразный лоб, на коже которого виднелись шрамы давнишних ран. Козлиная борода, длинная, лохматая и нечесаная, спускалась с его подбородка, острого, как клин; нос у него был выпуклый, большой, руки морщинистые и дрожащие, но жадно хватающиеся за жизнь. Вот то, что я увидел при ярком свете горнил. Когда же последние закрылись, все, и эта отталкивающая фигура, погрузилось во тьму.
– Доктор Фабос из Лондона! Не так ли, доктор? Я старик и глаза мои не так служат мне, как раньше. Но я все-таки думаю, что это доктор Фабос.
Я повернулся и назвал себя, чтобы он не думал, будто я боюсь его.
– Я доктор Фабос... да, это так. А вы, я думаю, тот самый польский еврей, которого зовут Валентином Аймрозом?
Он засмеялся каким-то сухим гортанным смехом и еще ближе подошел ко мне.
– Я ждал вас раньше, три дня назад, – сказал он голосом мурлыкающей кошки. – Вы сделали этот переход медленно, доктор!.. Очень медленно. Все хорошо, что хорошо кончается. Вы у нас на Санта-Марии, а ваша яхта стоит там. Приветствую вас на моей вилле.
