– Арднаварнха хорошее место для того, кого обуревают волнения, – сказала я ей, – а вам, как я вижу, очень не хватает душевного покоя. Здесь же ничто его не нарушит. Разве что…
Она пристально взглянула на меня, ожидая продолжения, но я лишь улыбнулась. Я хранила свою тайну, свой сюрприз, на будущее.
Я показала Шэннон ее апартаменты над парадным входом, которые обычно занимала мама, и она осталась ими очень довольна, в особенности ванной комнатой с огромной ванной посередине и викторианским душем с медной арматурой. Полотенца были тонкими от ветхости и даже кое-где с дырками, но это не имело значения; они пахли свежим морским ветром и лавандой. Я предупредила Шэннон, что вода может быть коричневатой, как всегда бывает после дождя, но не от грязи, а от торфа, и ушла.
Моя комната, в которой я жила с двенадцати лет, располагалась в юго-восточной части дома. Это была небольшая квадратная комната, в которой стояла украшенная медным орнаментом викторианская кровать с четырьмя столбиками для полога и пружинным матрасом от Хилза, сделанным сорок лет назад и таким же упругим, как в день покупки.
Из окна моей комнаты открывается чудесный вид на холмы и сверкающую поверхность моря; и эту картину я вижу каждое утро. У стены стоят два больших платяных шкафа и еще несколько в смежной комнате для переодевания, буквально набитые сокровищами, накопленными мною за всю долгую жизнь. Ах, как я люблю платья, даже теперь, когда пришла старость.
Вы знаете, моя беда в том – и не думайте, что я не жалела об этом все эти годы, – что у меня никогда не было детей. Бог оказался ко мне несправедливым, ведь я их так хотела. Не поймите меня неправильно, я не чувствую себя одинокой. О нет! Правда, порой меня охватывает тоска, особенно долгими темными зимними вечерами. Именно поэтому я так радовалась в тот вечер, когда Бог послал мне гостя. Видите ли, у меня в доме был еще один гость. Он уехал в Голвей, но к обеду должен был вернуться.
Спустившись вниз, я проверила, как идут дела на кухне. Я нервничала, как начинающая хозяйка перед своим первым званым вечером. Если все пройдет так, как я задумала, будет очень весело.
Сквозь высокие распахнутые настежь окна проникал по-вечернему свежий воздух. Я услышала шум подъезжавшего автомобиля, а потом торопливые шаги по лестнице. Когда часы в холле пробили восемь, в комнату вошла Шэннон, распространяя аромат «Шанели № 5».
Я критически осмотрела девушку, как если бы была ее бабушкой, чуть наклонив голову набок и прищурив глаза. На ней было черное платье джерси, с глубоким V-образным вырезом и длинными узкими рукавами, перехваченное по тонкой талии поясом с кисточками. И никакого макияжа, и никаких драгоценностей, только блеск рыжих волос.
– Что ж, – одобрительно проговорила я, – вид немного простоватый, на мой взгляд, но вы еще достаточно молоды и красивы, чтобы не обращать на это внимания. А я как моя мать: мне нужно подкраситься, чтобы меня заметили.
Я видела, как она рассматривала мое платье, серебряные каблуки, делавшие мои лодыжки на вид совсем хрупкими, губы, накрашенные розовой помадой в тон платью, а бриллианты в ушах. Я покружилась перед ней, как девочка, и, сияя, проговорила:
– Скьяпарелли, тысяча девятьсот тридцать второй год. Неплохо, не правда ли?
– Чудесно, – благоговейно откликнулась она.
В гостиной появилась Бриджид с полным подносом. Она что-то бормотала себе под нос.
– Что, Бриджид? – спросила я.
– Да, на шляпки у вас ушло немало, – презрительно ответила она. – Лучше бы экономили деньги.
Умение экономить деньги никогда не было моим достоинством, и она это знала. Я быстро взглянула на Шэннон.
– Начинайте, дорогая. Займитесь-ка коктейлем! Мои старые руки еще могут управляться с лошадью, но артрит – штука неприятная, мои пальцы слишком плохо гнутся, чтобы справиться с миксером.
Шэннон покорно взялась за шейкер; я видела, что она заметила три стакана на потускневшем серебряном подносе.
– Я жду еще одного гостя, – сказала я, услышав шаги по коридору. Через минуту дверь гостиной открылась, и он вошел.
Шэннон в изумлении уставилась на вошедшего, шейкер выпал из ее рук на серебряный поднос, разбив стаканы.
