– Ваш отец отдал мне это на хранение, – сказала она. – Вечером накануне убийства.
Шэннон в удивлении смотрела на Джоанну.
– Значит, вы думаете, что его убили?
– Я это знаю.
Джоанна нагнулась над столом и взяла руку Шэннон.
– Вечером, перед вашим приемом, Боб сказал мне, что идет к Баффи просить согласия на развод. Он просил меня выйти за него замуж. Сказал, что может пройти время, прежде чем он будет свободен, и что сначала предстоит многое уладить. Я подумала, что он имел в виду улаживание – ну, сами понимаете, вопросов об алиментах и подобных вещах, но он говорил не об этом. Ваш отец вовсе не присвоил себе те деньги, – объявила она. – Он был ограблен.
Мы с Бриджид обменялись взглядами и снова посмотрели на Джоанну. Она рассказала нам, что произошло.
* * *
Джоанна почти не выходила из дома после смерти Боба Она слонялась по квартире, окна которой выходили на Центральный парк, вспоминая, как они вместе ее выбирали и как были счастливы, меблируя и отделывая ее для себя. Теперь, без него, это был просто еще один обычный набор комнат.
Она прошла в гардеробную и долго смотрела на его костюмы, все еще висевшие рядом с ее платьями. Смотрела на часы, подаренные ею ему в день рождения два года назад, и на эмалевые запонки для манжет, которые он носил всегда, когда они уезжали куда-нибудь вместе. Она никогда не подумала бы, что такая женщина, как она, может согласиться стать «тайной женщиной» Боба О'Киффи. Порой, сидя дома в ожидании Боба, она чувствовала себя «женой» больше, чем другая женщина, потому что знала, что его жена Баффи никогда не сидела дома и никого не ждала.
Джоанна прижала к щеке рукав любимого твидового пиджака Боба, который он всегда надевал, отправляясь на уик-энды. Она закрыла глаза, вспоминая, как они утром по воскресеньям ходили через парк купить «Нью-Йорк таймс», а может быть, и выпить кофе с рогаликами в кафе, потом возвращались домой, прочитывали газеты и снова падали в постель. Боже, он был сексуальный мужчина, и – о, как она его любила!
Слезы слепили ей глаза, когда она, выходя из гардеробной, опрокинула его черный атташе-кейс, стоявший у туалетного столика. Он раскрылся, и по белому с черными полосами, как зебра, ковру рассыпались бумаги. Джоанна собрала их, быстро сунула обратно и снова закрыла кейс. Она положила его на полку потайного шкафа, постояла, а потом с сомнением посмотрела на кейс.
Джоанна прочла каждое слово в газетных сообщениях о Бобе. Она знала, что его называли вором и обвинили в мошенничестве, но не верила ни одному слову. Она вспомнила передачу по телевидению о том, как агенты ФБР и представители Финансовой инспекции и Комиссии по ценным бумагам и биржам изымали все документы и досье в офисах компании «Киффи холдингз». Стало быть, за исключением тех, что хранились в этом самом атташе-кейсе, покоившемся теперь в ее потайном шкафу.
Схватив снова кейс, Джоанна унесла его в уютную комнату, которую Боб всегда называл берлогой, уселась на белую софу, прижимая кейс к груди, и думала, глядя в окно на круживших за ним голубей. Она никогда не вторгалась в деловую жизнь Боба, хотя всегда слушала то, что он считал нужным ей рассказывать. Он был в восторге от своего нового небоскреба и рассказывал ей о каждом новом этапе его строительства. Она понимала, что он не был «памятником в честь его «я», как трубили на всю страну газеты. Боб был человеком, добивавшимся успеха ценой больших усилий, и «Киффи-Тауэр» должен был символизировать вершину его успешной карьеры. Вместо этого он оказался эпитафией.
Она думала об их разговоре вечером, накануне дня смерти, когда Боб просил ее выйти за него замуж, и вспомнила, каким изможденным он ей показался.
Потом он просил сохранить кейс в каком-нибудь надежном месте; Джоанна вспомнила его печальный, тоскливый взгляд, когда он вернулся, чтобы поцеловать ее еще раз, прежде чем войти в лифт и покинуть ее навсегда. Кто-то украл эти миллионы, а Боб это раскрыл. И вор, кем бы он ни был, убил его.
Она подумала о бумагах в его кейсе и поняла, что у Боба должны были быть какие-то доказательства, позволявшие раскрыть мошенничество, и что теперь они в ее руках.
