Рождество они провели в Лондоне, и па, несмотря на зимний холод, был таким же бодрым и подвижным, каким бывал в пятьдесят лет.
– В конце концов, я ведь с молоком матери впитал в себя сырость ирландских туманов, – говорил он Сил в день Нового года, твердо шагая по улице и лишь слегка опираясь на палку. Видел он лучше, чем в прошлые годы, и глаза его искрились, когда он шел по Белгрейв-сквер в свой клуб, чтобы выпить там утренний кофе и просмотреть «Таймс».
Поэтому Сил крайне удивилась, когда через несколько часов в дверь дома на Белгрейв-сквер позвонил друг отца, доктор Барнет, такой же старик, как и па.
– Боюсь, что у меня для вас плохая новость, – сказал он Сил. Раньше чем доктор успел продолжить, побледневшая Сил поняла, что па умер.
– Это случилось внезапно, – успокаивая ее, говорил старик. – У него всегда было высокое давление, и я подозреваю, что произошло резкое сужение коронарной артерии.
По лицу Сил текли слезы.
– По крайней мере, он развлекся за эти несколько последних месяцев, – вздохнула она. – И уж если ему было суждено умереть, то хорошо, что это случилось в клубе, среди друзей, а не в одиночестве в Арднаварнхе, где его окружали одни воспоминания.
Сил переправила тело отца на пароме в Дублин, а потом поезд долго шел в Голвей. Наконец печальное путешествие завершилось в Арднаварнхе. Сил еще из Лондона распорядилась, чтобы дом вычистили до блеска, приготовили все комнаты для гостей, разожгли огонь во всех каминах и чтобы приготовили достаточное количество еды для сотен друзей дома, которые должны были приехать позднее. Народу собралось так много, что панихида состоялась на открытом воздухе. Стоял сухой мороз, и под ногами поскрипывал снег. Прощание с па сопровождалось громким пением гимнов в церкви и последовавшими за этим воспоминаниями за стаканами виски в Большом Доме.
Но когда все разошлись, дом погрузился в привычное молчание, и Сил уныло бродила из одной комнаты в другую в своем черном траурном платье, на этот раз без всяких драгоценностей. Она обхватила себя руками, тесно прижимая их к телу, чтобы не дать прорваться наружу, рождавшемуся внутри нее холоду. Оглядывая окружающие ее предметы, она видела их новыми глазами. Она, Сил Молиио, теперь хозяйка Арднаварнхи. И была здесь совершенно одна.
Сил вытерла слезы и поднялась к себе, сняла черное платье и закуталась в розовый шерстяной халат, отороченный белым мехом, и уселась за письменный стол, чтобы написать письмо Лилли.
«Дорогая моя Лилли, – писала она, – сегодня мы похоронили па, с любовью, торжественно, как и подобает. Пришли сотни друзей, все арендаторы и крестьяне. Думаю, что он был доволен, – я уверена, что он был среди нас, если не во плоти, то дух его был с нами.
Но теперь я чувствую себя в Арднаварнхе такой одинокой, Лилли, что это становится для меня невыносимо. Понимаешь ли ты, что означает смерть па? Она означает, что я могу снова увидеть тебя. Мы можем быть вместе. О, дорогая Лилли, ты никогда не поймешь, как мне тебя не хватало. Я закажу билеты на первый же лайнер, отплывающий из Ливерпуля, и приеду к тебе еще до конца месяца. Я не могу дождаться дня, когда увижу тебя, своего дорогого маленького племянника и, разумеется, Дэна.
Должна тебе сказать, что па оставил все мне, включая дома и землю. Я знаю, что это тебя не может огорчить, потому что ты и сама не менее богата, да я и не представляю точно размеров этого состояния, хотя знаю, что за этот последний год па много проиграл в карты, и поэтому готова к худшему».
Неделю спустя вместе с полусотней чемоданов, наполненных одеждой, с двумя десятками шляпных коробок и с огромной черной кожаной шкатулкой, набитой драгоценностями до самого верха, Сил отплыла на лайнере «Этрурия» в Нью-Йорк, где ее должна была встретить Лилли.
