Нанятый лакей открыл дверь, и озадаченная Лилли увидела, как он поднимается по лестнице с серебряным подносом для писем, на котором лежит визитная карточка.
– Госпожа Браттл Уайт свидетельствует свое почтение, мэм, – сказал лакей.
Лилли схватила с подноса карточку и прочла. С ее лица исчезло выражение радостного возбуждения, и она молча передала ее мужу.
– «Госпожа Браттл Уайт сожалеет, что из-за непредвиденных обстоятельств не может присутствовать сегодня на приеме», – прочел вслух Джон. – Не расстраивайся, Лилли, – утешая жену, проговорил он. – Старуха, вероятно, подхватила летнюю простуду. В конце концов, ей, как ты знаешь, уже за семьдесят.
Тут же подъехал еще один экипаж, и лакей снова принес им карточку. На ней было написано то же самое.
– «Госпожа Джеймс Адамс сожалеет…» – читал озадаченный Джон. – Но это же моя тетка! – воскликнул он. – Она многие годы ждала моей свадьбы. Ничто не могло бы помешать ей увидеть мою жену. Что происходит? Уж не охватила ли Бостон какая-нибудь эпидемия!
Одна за другой перед подъездом дома останавливались кареты, но ни одного гостя не было, а были одни лишь визитные карточки приглашенных с написанным от руки одним и тем же словом: «сожалеет».
Лакеи бесстрастно продолжали ждать гостей на лестнице, а швейцар расхаживал по вестибюлю. Играла музыка, а шампанское и закуска во всем своем дорого стоившем великолепии томились в столовой.
Лилли выпрямила спину и стала словно бы выше. Подняв подбородок и призвав на помощь все свое достоинство, она поднялась по лестнице в свою комнату. Там она постояла у окна, глядя на вереницу шикарных карет, двигавшихся вверх по Маунт-Вернон-стрит. С каждой из них сходил кучер, который поднимался на крыльцо, чтобы положить на серебряный поднос очередную карточку. «Ох уж эти «сожалеющие леди», – горько думала Лилли, догадываясь об истинной причине. Она через свой брак породнилась с каждой приличной бостонской семьей – и не была принята ни одной из них. Она понимала, что отныне в ее доме больше не будет приемов. Ни одного и никогда.
Джон узнал правду от своей тетки позднее, тем же вечером. Причиной всему была бывшая кухарка, теперь нанявшаяся к госпоже Браттл Уайт и выпустившая кота из мешка в тот самый день, на который был назначен прием.
– Она ирландка, такая же, как и я, – сказала она своей новой хозяйке. – И была у него экономкой. Она уволила всех нас, когда решила выйти за него замуж, чтобы занять соответствующее положение в свете. Она всегда корчила из себя аристократку. Никому не пришло бы в голову даже подумать, что она настоящая леди, а не такая же, как все мы, ирландская служанка.
Следующим утром господин и госпожа Адамс спешно отбыли в продолжительное свадебное путешествие за границу, оставив за своей спиной не утихавший скандал.
После того как я покончила с покупками в Голвее, а Шэннон с Эдди обследовали прилавки в книжном магазине Кении и купили себе ореховые прогулочные трости и великолепной расцветки мохеровые пледы – слава Богу, без ирландских трилистников, – мы отправились на ленч. За кружками гиннеса, который закусывали копченой семгой с пресным хлебом, не таким хорошим, как у Бриджид – такого-то нигде больше не было, – мы говорили о Лилли. Эдди сказал, что, по его мнению, она была своевольной эгоисткой, хотя обладала и некоторыми подкупающими качествами. Шэннон же заметила, что Лилли вызывает у нее жалость, потому что она, такая молодая, была испорченной и довольно глупой, хотя фактически в этом и не было ее вины.
– Ах, – сказала я, – вина ее была в том, что она оговорила Финна О'Киффи.
– Вы слишком мягкосердечны, – сказал Эдди, принимая сторону мужчин.
– Вовсе нет, – возразила Шэннон. – Кроме того, если бы Финн и Дэниел остались в Арднаварнхе, они кончили бы ровно тем же, с чего начали, – конюхом и скотником. Но посмотрите, как повернулась их жизнь.
– Ах, – запротестовала я, на этот раз с ноткой таинственности в голосе. – Но вы же не дослушали до конца эту историю. Как вы можете видеть, я расставила по местам всех ее персонажей, тонко наметила их связи между собой, рассказала об их жизни, но не все. Далеко не все.
