– Она прелестна! – громко воскликнул он, поднимаясь вверх по улице и не замечая улыбок оглянувшихся на него прохожих.
Лилли была образцом для всех служанок: тихая и скромная, она отлично делала свое дело, и его захламленный старый дом, казалось, вернулся к жизни в ее тонких белых руках. Он знал, что теперь в доме служит меньше прислуги, что содержание его стало обходиться дешевле, чем когда-либо, и видел, что весь он при этом светился, блестел, сиял чистотой. Ему подавали именно ту еду, которую он больше всего любил – простую, но вкусную. Каждый вечер его домашние бархатная куртка и туфли с вышитыми на них монограммами в полной готовности ждали его возвращения из университета, а горничная спешила наверх, чтобы приготовить для него ванну. На столике в библиотеке всегда стоял графин его любимой сухой мамзанильи, а лучше всего было то, что Лилли всегда встречала его, когда он возвращался домой.
Джон Адамс резво взбежал на холм. Он гордился тем, что всегда смотрел правде в лицо, и теперь был вынужден признать, что причиной того, что он сейчас спешит, было именно то, что она ожидает его возвращения.
Лилли, должно быть, слышала его шаги, так как открыла дверь прежде, чем он ступил на верхнюю ступеньку крыльца.
– Добрый вечер, сэр, – встретила она его скромной улыбкой.
– Как восхитительно выглядит сегодня дом! – порывисто воскликнул он. – И все благодаря вам, Лилли.
– Благодарю вас, господин Адамс, – ответила она, скромно опуская глаза. – Вы очень добры.
Молоденькая горничная, присев перед хозяином в реверансе, быстро поднялась по лестнице, чтобы приготовить ему ванну, и, прежде чем Джон Адамс успел подумать, у него стремительно вырвалось:
– Не угодно ли вам вечером присоединиться ко мне за стаканом шерри, Лилли? Я… мне нужно кое о чем с вами поговорить.
Лилли колебалась. В какой-то мучительный момент она была готова отказаться от приглашения. Но потом ответила:
– Разумеется, сэр. Для меня это большая честь.
– Тогда через полчаса, – быстро сказал он – в библиотеке.
Он поднялся по лестнице, как мальчишка, шагая через две ступеньки, а на площадке обернулся, чтобы взглянуть на Лилли. Она, улыбаясь, смотрела на него, и, улыбнувшись в ответ, он взлетел по верхнему пролету лестницы. Зрелый пятидесятилетний профессор, он чувствовал себя в тот вечер почти мальчишкой.
Спустя двадцать минут Адамс, приняв ванну, сменил одежду и теперь уже шагал взад и вперед по библиотеке.
– Вот и вы! – облегченно воскликнул он, когда одновременно с боем часов, возвестивших половину очередного часа, в дверь постучала Лилли. Она подошла к нему, шурша голубой шелковой юбкой, и у него вырвался счастливый вздох.
– Мне не случалось говорить вам о том, что я рад, что вы никогда не одеваетесь в серое? – спросил он, протягивая ей бокал из резного хрусталя, полный его лучшего шерри. – Голубые и лиловые тона ваших платьев наполняют мой дом радостью.
Он кивнул, соглашаясь с самим собой.
– Да, да. Вы наполняете радостью мою жизнь, Лилли.
– Благодарю вас, сэр. Мне всегда нравились смелые цвета, даже когда я была еще ребенком. Мы жили в Коннемейре, сэр. – Лилли улыбнулась. – Возможно, именно поэтому я люблю яркие цвета. Ландшафт там унылый и однообразный, на всем словно серый налет серебра от туч и туманной дымки.
– И никогда не светит солнце? – удивленно спросил профессор.
Лилли рассмеялась, и он про себя подумал, что никогда не слышал в своем огромном старом доме более приятного звука.
– О, разумеется, солнце иногда выглядывает, сэр. Бывают дни, когда небо становится таким же ярким, как мое голубое платье, и море тогда отливает бирюзой. Мы ездили верхом на пони вдоль самой воды, и нам всегда хотелось, чтобы такой день не кончался.
Она помолчала, потом продолжила:
– Но все изменилось.
Лилли подошла к открытому окну и смотрела на сад, а он стоял рядом и слушал ее рассказ об ее младшей сестре Сил, учившейся в школе в Париже.
– Сил! – воскликнул Адамс. – Какие очаровательные имена выбрала ваша мать для своих детей!
Лилли не отрывала глаз от бокала с шерри.
– Моя мать умерла, сэр, – проговорила она.
– О, да, да, конечно… Теперь я вспоминаю. Вы говорили мне, что потеряли семью во время кораблекрушения. Они все утонули, да? Простите меня, Лилли, с моей стороны было бестактно напоминать вам об этом.
