Когда Тристан пришел домой и обнаружил на столе не просто рис да бобы, а ветчину и шкворчащую на сковородке сочную пресноводную рыбину, когда на десерт ему подали ананас и питангу, он долго смотрел на Изабель — белки его глаз порозовели от карьерной пыли, как у того рыжего человека, — но так и не спросил, на какую золотую жилу она напала. Ей было противно его немое одобрение блуда, и одновременно она любила его еще больше за реализм и такт стоика. Романтизм сводит людей друг с другом, но только реализм помогает им жить вместе. Тристан бросил мешок с породой на земляной пол и не стал его обрабатывать. Он сидел за необычно богатым столом со сдержанным величием короля, который знает, что у него фальшивый скипетр, а потом весь вечер ходил вокруг нее с какой-то деликатной нежностью, будто плоть ее превратилась в хрупкое стекло. Засыпая рядом с ним на матраце, набитом рисовой соломой, Изабель чувствовала, что Тристан касается ее спины и плеч так осторожно, словно она девственница.
Он стал ласковым импотентом. Изабель часто ощущала, как он рассматривает ее ночью при свете свечи, слышала медленные тягучие нотки в его голосе, когда он рассказывал о новостях прошедшего дня. Теперь ей чудилось, что их комнату населяет множество людей. А может, ее память оказалась переполненной образами других мужчин — их вскриками и ласками, их телами самых разных цветов, мышцами, волосами, запахами и оргазмами, затихавшими в ней? Не объясняя, откуда у нее деньги, она купила длинное цинковое корыто, и Тристан вечером натаскивал воды из ручейка, а Изабель разогревала ее на керосинке и, опустившись в длинное корыто, наполненное горячей водой, лежала в нем, пока вода не остывала. Вид ее собственного тела, казавшегося под водой оловянным, и легкое колыхание лобковых волосков умиротворяли ее память. Затем муж ее, серый от каменной пыли, снова подогревал воду в корыте, вылив туда ведро кипятка, и отмывал свою кожу до сверкающей черноты в испачканной Изабель воде. Постепенно это омовение стало для них ритуалом. Очистившись, они ложились в постель и, устало засыпая, слабо ласкали друг друга, и жесты их напоминали прощание тонущих в океане людей.
Изабель прежде ухитрялась не забеременеть даже в те дни, когда они непрерывно и яростно занимались любовью. Однако на второй год жизни на Серра-ду-Бурако она понесла, и казалось, будто вся хижина трепещет перед столь чудесным проявлением сил природы. Ее тошнило по утрам несколько недель кряду, потом она стала грузной и неповоротливой, живот ее распух, кожа на нем натянулась, как на барабане, и у Тристана голова шла кругом при виде этого неумолимого раздвоения ее существа. Изабель родила (околоплодные воды сошли в полночь, а первый крик ребенка раздался в тот час, когда предрассветные сумерки выхватили из мрака очертания предметов в хижине) мальчика с маленькими синими сморщенными ладошками, похожими на только что раскрывшиеся цветы, а его половые органы напоминали нераспустившийся бутончик. Изабель робко предложила назвать мальчика Саломаном в честь своего отца, однако Тристан, пробудившийся от своей одержимости золотом, заявил, страстно жестикулируя, что отец ее стал ему смертным врагом. Поскольку у самого Тристана отца не было, он согласился с женой, когда она предложила назвать мальчика Азором в честь любимой плюшевой игрушки.
— Наш младенец, кажется, очень бледнокож, — заметил он однажды.
— Все младенцы рождаются такими, — сказала она. — Акушерка говорит, что меланин содержится у них в маленьком пузырьке у основания позвоночника, и позже он распространяется по всей коже.
Однако шли дни, младенец прибавил в весе, питаясь материнским молоком, его ручки-ножки окрепли, а кожа так и не потемнела. Тристан держал на руках этот комочек плоти, смотрел на него — Азор гукал и протягивал пухленькие, похожие на звездочки растопыренные ладошки к знакомому черному лицу, — и пытался разглядеть в младенце хотя бы тень Африки, хотя бы капельку черной негритянской крови. И ничего не находил. Изабель показывала ему на приплюснутый носик, маленькие круглые ушки, прямоугольный и насупленный лобик и заявляла, что узнает в нем Тристана. Второй ребенок, девочка, родившаяся через четырнадцать месяцев после появления на свет Азора, была потемнее, однако кожа ее, как показалось Тристану, была по-индейски красной. Волосы у девочки, правда, были черные, но совершенно прямые. Тристан не возражал, когда Изабель назвала девочку Корделией — в честь своей матери, которую она едва помнила. То обстоятельство, что оба младенца Изабель выжили, как бы возносило ее над собственной матерью, которая умерла при вторых родах.
