Он мчался, считал перекрестки, и только после десятого, запыхавшись, позволил себе перейти на шаг. Пот струился по спине. Завтра уже наступило. Автобусы ходить перестали. Тротуары сдирали кожу его ступней, которые стали мягкими после двух лет ношения обуви. Да и бетон Сан-Паулу — совсем не то что песок пляжей Рио. Он отправился из Мооки на север и попал в районы, населенные средним классом, где подозрительные взгляды квартальных заставляли его ускорять шаг, даже если те ничего не говорили ему вслед. Яркое зарево на западе показывало направление к центру города. По высокому пешеходному мосту, перекинутому через овраг Риу-Аньянгабаху, двигаясь в направлении Авенида-ду-Эстаду, Тристан прошел над зеленым парком Дона Педру Второго, и кроны деревьев внизу казались застывшими и словно обитые воском. Пересекая район Се, он увидел, что здесь жизнь еще продолжается: из ночных клубов и баров доносилась монотонная пульсирующая музыка.
Чем дальше он удалялся на север, по направлению к Эстасан-да-Лус, тем больше девушек в высоких белых сапогах и очень коротких шортах стояло на улицах и болтало с мужчинами, чьи глаза бегали туда-сюда, выискивая трещину в стене жизни, из которой может появиться цветок удачи. Одна из рапариг в белых сапогах, с кожей цвета полированного кедра, подошла к Тристану, хотя он и должен был казаться бедным, и в бесстыдстве ее было столько силы и озорства, что его бедный початок дернулся в шортах при виде ее груди, обнаженной до самых темных кружков гусиной кожи вокруг сосков. Обычно в этот час его мучил привычный кошмар: болты не желают поворачиваться, а сквозь щели, словно в осколках зеркала, ухмыляется лицо Оскара.
— Я вижу, что нравлюсь тебе, — сказала девушка. — Меня зовут Одетта.
— Ты мне нравишься, но сердце мое принадлежит другой, той, которую я собираюсь спасти от Больших Парней.
— Если она тоже любит тебя, то не станет сердиться из-за каких-то десяти крузейро, которые ты потратишь на меня.
Примерно столько же стоит маленький пирожок с креветками, который он с удовольствием съел бы.
— А куда мы отправимся? — спросил он.
— В одном квартале отсюда есть очень опрятная гостиница, где меня знают и где с рабочего человека запросят совсем немного.
Эта девчонка почувствовала в нем что-то помимо босых ног и рваной футболки. В гостинице она заявила, что он великоват для ее рта, так что ему придется трахаться, и стоить это будет еще десять крузейру плюс цена презерватива. Из пуританских побуждений Тристан отказался было от презерватива, но Одетта сказала, что он нужен ему, а не ей, поскольку дурные девчонки вроде нее недолго живут на свете. Болезней вокруг много, ночная работа и связанные с нею стрессы приводят к наркомании, а еще есть больные люди, которые убивают проституток ради забавы.
— Так зачем же ты… — начал было он.
— Зачем я так живу? — Когда она улыбалась, губы ее расходились, как кожура перезрелого плода, открывая семечки зубов. — Лучше прожить короткую жизнь, чем никакую. Даже самая длинная жизнь покажется короткой на смертном одре.
— Моя мать — шлюха. — Тристан почувствовал необходимость сказать ей об этом.
Выщипанные брови Одетты удивленно взлетели над широко распахнутыми глазами цвета корицы.
— И ты ненавидишь ее за это?
С этой девушкой говорить было легче, чем с Изабель, — они ведь не клялись друг другу в любви.
— Мне все равно, — признался он. — Вот чему она меня научила: быть к ней равнодушным.
— Ах нет, нельзя быть равнодушным к собственной матери, — сказала Одетта. — Ты обманываешь себя, говоря, что ничего не испытываешь к ней.
Он хотел описать ей, как Изабель попыталась изобразить любовь к его матери, хотя любить ее невозможно, но объяснить это было бы слишком сложно. Да и сами слова его прозвучали бы нагло и грязно. Тристану стало немного скучно, хотя они еще и не трахались. Все девчонки, что появлялись в его жизни и хотели переспать с ним, напоминали ему о том, насколько хрупка и случайна была та совершенная любовь, которая объединяла их с Изабель. Любовь была повсюду, он видел это, но она не могла решить никаких проблем. Напротив, она только усугубляла их. Мужчины, что разгуливали по улицам Сан-Паулу и восторженно занимались бизнесом, никогда не трахались в три часа ночи. У Тристана затрепетало сердце, когда он понял, как хватко его жизнь цеплялась в этом мире за все, кроме непрерывного разложения, начинающегося рождением и кончающегося смертью. Он сам цеплялся за образ Изабель, единственную сверкающую нить во мраке будущего.
