Чем более думал об этом Шмит, тем проще и объяснимее казалась ему вся эта, так было поразившая его с первого раза история.
Но тут внезапно пришедшая догадка заставила старого дворецкого вздрогнуть от страха и радости: ему хорошо было известно, что знатные царствующие особы иногда скрывают, в силу политических соображений, свой высокий сан под чужим именем. Не скрывалась ли под именем кавалера Лакруа какая-либо владетельная особа?.. Тогда понятным явится присутствие ее портрета в книге и волнение патера, когда тот убедился в тождественности обитателя Эйсенбургского замка с лицом, изображенным на портрете?..
Понятным является и то, что эта особа отвергла титул «светлости»: старому дворецкому следовало бы назвать ее «высочеством», если… если не еще больше… Но при этой последней мысли последние волосы зашевелились на голове Шмита, и он дрожащим голосом произнес, не смея взглянуть на священника:
— Его преподобию известно имя особы, удостоившей наш замок своим посещением?..
— Оно известно мне, — с некоторым недоумением отвечал священник, — настолько же, насколько вам и всем, здесь присутствующим…
— Осмелюсь спросить — кто же это?..
— Да ведь вы сами назвали его, Шмит, кавалером Лакруа!.. Или я ослышался?..
— Нет, — пробормотал дворецкий, — но я думал… я полагал…
— Что вы думали?
— Что под именем кавалера Лакруа скрывается другое лицо…
Священник задумался.
— Этого, — ответил он, наконец, — не могу сказать вам ни я, ни кто-либо другой, кроме, разве, господина Корнелиуса фан-дер-Валька. По крайней мере, здесь на портрете изображено лицо, известное единственно под именем кавалера Лакруа.
Дворецкий пришел в окончательное недоумение при этом объяснении.
Что же тогда так могло взволновать почтенного отца Венедикта?
— Вероятно, — решился он заметить, — кавалер Лакруа по своей знатности и заслугам настолько известен, что его портреты помещают в книгах — в от и все…
— Вот и все! — с нескрываемым раздражением перебил его отец Венедикт, хватая книгу и открывая ее заглавный лист. — Смотрите! — с этими словами он ткнул пальцем в дату, на которой значилось:
Anno MDCX
— Видите?
Дворецкий поспешно полез в карман, достал очки в серебряной оправе и, надев их, прочел вслух, с некоторой запинкой:
— Anno millesimo sexcentesimo decimo.
Прочтя по-латыни эти латинские цифры, он остановился и в полном недоумении посмотрел на патера.
— Переведите! — сказал тот.
— Это значит, — перевел дворецкий, — что книга издана в тысяча шестьсот десятом году…
— И что, — перебил его священник, — в ней помещен портрет того самого кавалера Лакруа, который гостит теперь в нашем Эйсенбургском замке!.. Поняли?..
Только теперь луч света промелькнул в сознании старого слуги герцогского дома: как не догадался он об этом раньше! Ведь помнил же он странную речь, произнесенную Корнелиусом Фан-дер-Вальком перед портретом рыцаря Вальтера, и видел, как кавалер Лакруа приветствовал этот портрет поклоном!.. Ему должна была быть ясна таинственная связь, соединявшая этих двух лиц с предком герцогского дома. Они знали его, знали лично! Им известен был и самый Эйсенбургский замок с первых лет своего существования! Иначе каким же образом мог бы Корнелиус фан-дер-Вальк знать расположение комнат в замке и, мало того, сразу найти и открыть никому неизвестное, по всей вероятности, более двухсот лет тому назад заложенное и забытое подземелье?
Но тогда — кто же эти люди?..
Они жили много веков тому назад и — кто знает — может быть, они живут тысячелетия!..
Кто же они?.. Конечно, не простые люди!..
Холодный пот пробил при этой мысли старика Шмита. Он едва мог передохнуть от волнения.
То же волнение охватило всех присутствовавших в скромной зале священника. Рассказы про Корнелиуса фан-дер-Валька, служившие до сих пор темой для нескончаемых толков в Эйсенбурге, волновали воображение мирных деревенских обывателей. Личность Корнелиуса вырастала до легендарных рассказов, и возбужденная фантазия придавала каждому его поступку, каждому слову особый, таинственный, мистический смысл.
Но, с другой стороны, каждый из передававших эти фантастические рассказы в глубине души сознавал, что действительность далека от легенды и что все необъяснимое, происходившее на глазах обитателей Эйсенбурга, в один прекрасный день может объясниться самым естественным образом благодаря какой-нибудь простой случайности.
