Когда сарынь угомонилась, младший братейко уже на ухо передал Скваре Лыкашкину повесть. Оказывается, чёрная девка Надейка нечаянно застигла Галуху, спускавшегося в подвалы. При этом заезженец так озирался, что приспешница даже задумалась, не ищет ли тот кривого подступа к Инберновым драгоценным припасам. Поесть Галуха любил, это все видели. Однако попущеник свернул в сторону, где прежде помещались темницы.
Сквара нахмурился в темноте:
— Это туда, что ли, где мы двери меняли?
— Туда, туда. Ты дальше послушай!
А дальше было не очень понятно. Достигнув подземной невольки, Галуха поставил светильник и… стащил с головы не только шапку, но и поддельные кудри, обнажив плешь с чахлыми завитками по кругу. Вышло так смешно, что девка еле успела зажать себе рот. А толстяк ещё бухнулся на колени — и давай стукать лбом в каменный пол, повторяя: «Прости, Гедах! Прости, Кинвриг…»
— Кто?.. — спросил Сквара.
Ознобиша злорадно пояснил:
— Беримёд сказал, это ученики, которых Галуха допрежь нас уморил. Может, за то, что при всех с него чужие волосы норовили стянуть!
Он хотел развеселить друга, но Сквара смеяться так и не стал.
Некогда здесь была живая деревня. Стоял большой общинный дом, где собирались красные девки для рукоделья и досветных бесед. Кругом возводили малые избы чьи-то женатые сыновья. Ладили хозяйственные ухожи, без которых дом — не дом, а на ровном месте волдырь: клети для добра и припасов, хлевы, амбары, погреба, пчельни…
Потом пристигла Беда. Деревне у речки, впадавшей в морской залив, не повезло. Море отступило, речка пересохла, залив стал мелководным озером, потом замёрз. Лопнувшая твердь растворилась бездонными пропастями вроде той, куда жители Чёрной Пятери сбрасывали поганое. А вот горячих ключей, чтобы жить кругом них зверю и человеку, земля произвести не расщедрилась. Россыпь небольших зеленцов зародилась верстах в двадцати, там, где раньше плескались солёные хляби. Туда-то люди перетащили сперва избы, потом и почти всё остальное. Вместо большой деревни сделались розные хутора, а так как строились поначалу на сваях, тёплые зеленцы стали звать не острожками, как в других местах, а затонами. Непогодьев затон, Неустроев затон…
На старом месте волей-неволей бросили погреба, потому что из земли их не вынешь. Да и хранить припасы в бочках, спущенных под лёд, оказалось удобней. И ещё покинули общинный дом, поскольку явился Ветер и попросил оставить его. Теперь источник время от времени приводил сюда младших учеников, которым начинал доверять. Прежние насельники не смели без нужды показываться на собственном городище. Оно принадлежало мораничам, и те, посмеиваясь над робкими хуторянами, дали своему владению новое имя: лесной притон.
Мелкая шушель живо натаскала дров, взялась отогревать промороженный дом. Ребята постарше осматривались вокруг, со знанием дела прикидывали, где расставить дозорных. Ветер потом, конечно, истолкует ошибки, заставив удивляться, как они столько всего не заметили и не учли, но когда-нибудь они действительно начнут всё решать сами, без подсказок учителя. Мальчишки словно заглядывали в будущее, когда следующий сбор новых ложек станет смотреть на них точно так же, как они сами нынче — на межеумков и старших. Великий почёт, который не живёт без хлопот!
Бухарка обнаружил пещерку в снегу, оказавшуюся входом под старый, но ещё прочный навес. Парень торопливо раскидал снег. В глубине виднелась низкая дверь, какие обычно устраивают в погребницах. Решив проверить, не найдётся ли внутри чего занятного, а если повезёт, то и съедомого, Бухарка кликнул Хотёна. Вдвоём у них как раз достало сил отвалить тяжёлую крышку.
— Скварка!.. — весело закричали они почти сразу. — Скварка, иди сюда!
Опёнок подошёл, но, понятно, не один. Сбежалась вся шайка, любопытная, вечно голодная.
Погреб был выстроен прежними хозяевами на совесть. Венцы брёвен уходили на порядочную глубину. Настоящий поруб, сухой и просторный. В былые времена здесь всё лето небось держался ледок. Теперь подземелье, кажется, улавливало далёкое тепло недр: иней внутри виднелся только под крышкой.
