Одна из баб нырнула в палатку. Спустя малое время оттуда появилась хозяйка.
— Поздорову ли, государыня Кука, — сдёрнули шапки бородач со стрелком.
Лутошка тоже отдал поклон. Спина не заболит небось; он хотел остаться, да и женщина ему в мамки годилась. Молодые бабы торопливо принесли что-то вроде складного стольца, накинули тёплую меховую полсть. Негоже боярыне стоя толковать с простолюдьем. Выпрямившись, острожанин посмотрел внимательнее… и чуть всё вежество не растерял. Голову хозяйки поезда венчал богатый, хотя и не слишком чистый повойник… а из-под него свисали наперёд две косы! Ни вдова, ни девка, ни баба! Самокрутка, охлёста, непýтница!.. Лутошка сглотнул, заморгал, метнул глазами по сторонам. Снова посмотрел на боярыню. Та поймала взгляд рыжака, явно тешась его замешательством. В год Лутошкиного рождения она была, верно, диво как хороша, но щёки давно отвисли, изморщились, забыли румянец.
— Куда Чага запропастилась? — вдруг спросила она.
— Не вели казнить, матушка, — снова поклонился бородач. — Прибежит невдолге. С напужки сачок выронила. Пока подняла…
Женщина досадливо повела головой, вздохнула:
— Ну, сказывай, Марнава. Кого привели?
Лутошку не то чтобы привели силком, у него даже самострела не отобрали, но гордые боярыни говорят как хотят, а подлые людишки знай кланяются.
— Да вот… в камнях хоронился, — начал рассказывать бородатый Марнава. — Из Чёрной Пятери, якобыть. За Киян с нами хочет идти.
Женщина вдруг схватила облокотницы кресла, подалась вперёд, глаза вспыхнули не то радостно, не то хищно:
— Из Пятери?.. Моранич никак?
— Бает, матушка, кабальным у них был, обволили.
Лутошке стало неуютно. Нутром почувствовал — название воинского пути было им не пустой звук. Косолапый дединька забыл про костёр, бабы сбились в кучку, стали шептаться. Вперевалку подошла брюхатая Чага, поглядела по сторонам, ничего не поняла. Положила сушиться на сито выловленную бадягу, оторвала кусочек, стала перетирать с растопленным салом. Бадяга смердела так, что мутило на душе, но молодица и носа не отворачивала.
Боярыня Кука вновь откинулась в кресле. Разжала пальцы, зябко спрятала руки в полсть.
— Сказывай, отроча, — хрипло выговорила она. — Дозволяю. Как звать тебя?
— Лутошкой, добрая госпожа.
— Правда, что ли, из крепости прибежал?
— Правда, госпожа.
— И давно бежишь?
Лутошка начал загибать пальцы, усомнился, начал с начала.
— А не из унотов прогнали такого бестолкового? — мимолётно усмехнулась боярыня.
— Они, госпожа, бездарников не прогоняют. Их в другое служение отдают.
Женщина беспокойно подвинулась в кресле, махнула рукой. Лутошка начал думать, что это значит: не верит ему? поздорову убираться велит?.. Кука вновь уставилась на него. Глянула так, словно это он её вынудил бросить родовые хоромы, отправил скитаться. Напрямую спросила:
— Обречённика, в Шегардае взятого, видал?
Бабы перестали шушукаться, навострили уши. Чага оставила тереть, оглянулась.
— А как же, — удивился Лутошка. — Видал…
Странные ему попались переселенцы. Не хотели знать, чему он умён был, чем мог быть им полезен. Расспрашивали знай про Чёрную Пятерь, лежавшую далеко в стороне, про смертника вот… Всё проверяли, правду ли говорит? На что бы?
— Как звали его?
Лутошка удивился ещё больше:
— Кудаш…
Боярыня Кука вздрогнула и словно бы уменьшилась, усохла под меховой полстью, но глаз не отвела. Чага тоже смотрела на острожанина, хмурилась, недоумевала.
— И… как было? — спросила хозяйка ватаги. — Сказывай, велю!
Лутошка пожал плечами:
— А что сказывать… В невольке сидел.
— А потом? Напустили вас котляры?
— Я-то издали смотрел, я же кабальной был, — не сбившись, отговорился Лутошка.
Его взяла тоска, мшистая земля под ногами помстилась коварным ледком Дыхалицы. Как ступать, чтобы до берега добрести?
— Сказывай! — требовательно повторила боярыня.
— Так нечего сказывать… У господина источника матушка померла, он своим на Великом Погребе наречение и устроил. Чтобы, значит, почтить. Ну они и почтили… Из дикомытов ученик один, Скварка. Теперь Вороном прозывается.
Сказал, как щитом заслонился. «Не я, не я это! Всё он… Я одаль стоял…»
