Открыл дверь собачника, потащил наружу лёгкие санки. Зыка сразу встал со своего места, вопросительно завилял хвостом, подошёл, принюхался к упряжи. Уже старый, с сединой во всю морду, но ещё сильный. Он помнил Жога Пенька. И Сквару помнил.
— Ложись, спи себе, — сказал ему Светел. — Я недалеко.
«Нет. Вас, щенков, без присмотра только оставь…»
— Ну как хочешь, идём. Только саночки я сам потащу!
Светел завёл это обыкновение, чая жизни в дружине. Зыка сперва на него едва не бросался. Потом смирился, привык. А вот мама всё не смирялась. Считала его воинские замыслы баловством. Вырастет, повзрослеет, забудет.
Равдуша, конечно, сама одела меньшого. Густо смазала ему гусиным жиром щёки и нос. Выбежала, накинув платок, за сыновьями к самым валам. Проследить, надёжно ли Жогушка устроен на саночках, закутан ли меховой полстью…
Напоследочек оглядела старшего, приметила берестяной чехол за спиной, всплеснула руками:
— Куда гусли потащил? Дедушкины…
Это Светел тоже выслушивал не впервые. «В снегу изваляешь, под ёлкой забудешь, о валежину разобьёшь…» Вздохнул, двинул плечами, снял одну плетёную лямку:
— Мама, ну хочешь, давай в избе на полицу положу. Пусть покоятся, дедушку вспоминают. Глядишь, вовсе рассохнутся, вспоминавши.
Равдуша жалко покривилась, махнула рукой, надвинула ему куколь на самый лоб. Потрепала по голове Зыку, прикрыла лицо рукавом, повернулась, ушла. Слёзы у матери всегда были наготове.
Пока сани ехали мёрзлыми спускными прудами и через старое поле, Жогушка стёр с лица противный жир, обсосал пальцы. Когда тропинка пошла петлять под заснеженными деревьями, Светел остановился.
— Хочешь на плечи?
Ещё бы Жогушке не хотеть! На время сделаться великаном, легко поплыть на высоте взрослого роста! На крепких братниных плечах, на мягком куколе, покрывшем чехолок с гуслями. Не касаясь земли, только голову пригибая под еловыми лапами, чтобы шапку на сучке не покинуть!
— А давай, — шепнул он таинственно, — братика Сквару искать пойдём?
— Давай! — кивнул Светел.
Они никогда не ходили в лес «просто» за дровами, или берёсты поискать, или проведать оттепельную поляну, оставленную лосям. Всегда — только Сквару искать. Для Жогушки это была игра. Для Светела — лишнее подтверждение. Однажды так оно и случится. Он пустится за поля, за леса, за быстрые реки. Станет вправду брата искать. И найдёт. И возьмёт за руку. И домой поведёт. «Вот велик поднимусь…»
— Пёрышко, — сказал младший.
Светел очнулся, посмотрел под ноги. На тропе лежало чёрное пёрышко. Светел присел на корточки, поднял. Бабушке пригодится.
— Ворон потерял? — со знанием дела спросил Жогушка.
— Нет. Глухарь… Я тебе сказывал про глухаря?
— Расскажи!
— Дело было в старую старь, — с удовольствием начал Светел. — В частом ельнике жил глухарь…
«Молодечеством дружинных не удивишь, — говорил атя. — А вот сказывателей вперебой зазывают!» С тех пор Опёнок при всякой возможности пытался баять по-скоморошьи. Даже на красный склад посягал. Он не знал, достаточно ли выходило. Дед Игорка морщился, мама отмахивалась, Корениха мрачнела. Один Жогушка, спасибо ему, радовался.
— Долго ли, коротко жил — не знаю, но однажды засмотрелся на лебединую стаю. Стали дружить все вместе, и вот — осень пришла, лебедям пора в перелёт. Забили они крылами… тут пошли чудеса! Просится и наш глухарь в небеса! «Ты не летун, — объясняет ему вожак. — Дальней дороги не выдюжишь ты никак!» А глухарь отвечает: «Верно, я грузный лесной петух, крылья мои не сильны, но велик дух!»
— Ух! — восторженно вставил Жогушка. Слушать брата он согласен был без конца.
— И полетели… глухарь, конечно, отстал, — продолжал Светел. — Вечером на болоте сладила стая привал. «Где же наш друг? Видно, понял: дело дрова — и повернул назад, приустав едва!» В самую полночь, когда никто и не ждал, с неба глухарь изнурённый камнем упал. Дыбом все перья, хрипит с непривычки грудь, но обещает назавтра продолжить путь! Несколько дней он вот так свой подвиг вершил: храбро летел, не жалея последних сил…
— Сил, — поддержал Жогушка.
— «Брат мой глухарь! — обратился к нему вожак. — Славен будь лес, где родится такой смельчак! Просим тебя: возвращайся теперь домой; храбрые крылья украсит подарок мой, белые перья, — чтоб каждый знал, говорю: гордая доблесть присуща и глухарю!»
