Лежак под Ознобишей вдруг затрясся. Сирота начал шарить, доискиваясь причины, нащупал братейку. Сквара корчился, закусив угол подушки. Ознобиша тревожно потянулся к нему. В ответ Сквара сунул кармашек с кугиклами. Зяблик сперва растерялся. Потом сам зарылся головой в одеяло, чтобы не захохотать вслух.
— Значит, теперь по малой нужде будем в погребе цедить, не в портомойне, — сказал Хотён.
— Нам зачем? Одного Опуры достанет.
— А как цедить велят, в кувшин или прямо на стены?
— Кто выше достанет, медовый пряник дадут…
Под озорной разговор младший Зяблик нацеливал палку, стараясь попасть в козлы одного из восьми топчанов, сплочённых посередине. Когда он решил, что всё удалось, они со Скварой сообща налегли. Раздался скрип…
Кто-то взвизгнул, заверещал. Сквозь темноту брызнуло жаркой пылью кресало. Братейки мигом спрятали шестик под одеяло, уткнулись и засопели. К ним даже не стали особо приглядываться. Эти двое редко прокудили.
Постепенно всё успокоилось.
— А из стены-то: ух, ух, не спущу!
— Мужеским голосом? Или девка-пискля?
— Вольно под одеялом смеяться, — обиженно буркнул Лыкаш. — Сказано, тебя бы туда! Тенёта на голову падают, камень светится, и оно из стены плачет…
— Тумана хоть не было? — спросил кто-то.
— Какого тумана?..
— Да люди сказывают, есть места, где в туман прянешь и насовсем пропадёшь.
— Ну тебя! Наговоришь под руку, в зеленец боязно входить будет!
Ознобиша и Сквара согласно налегли снова. На сей раз меньшой прицелился верно. Что-то хрустнуло, срединный плот застонал — и с нарастающим шумом рухнул весь целиком, чтобы уже на полу рассыпаться досками, тощей постельной мякотью, барахтающимися телами. Никто особо не зашибся, но крик поднялся такой, что снова зажгли светильник, стали искать, кого бить за озорство.
Два злодея тихо лежали рядком, пряча между тюфячками славно послужившую жердь.
— Не так жалко теперь… — прошептал Ознобиша.
Сквара насторожился:
— Чего не жалко?
— Ехать мне скоро, — вздохнул Ознобиша. — Насовсем. Лыкаш доконно узнал…
Сквара про всё забыл, вскинулся на локтях:
— Куда хоть?..
Ознобиша грустно шмыгнул носом:
— Кто ж скажет… Наверно, куда тех… разинь.
— Каких разинь! Ты умом светел!
Выбравшись из затопленных подземелий, Сквара гордился, знал себя победителем. Тут вся его гордость развеялась золой на ветру, сменившись бессилием. Вот так братейко мог бы сказать ему, что одержим лютой болезнью и через месяц умрёт. Тоже душа разорвётся и закричит, взывая к немедленным действиям… а поди что-нибудь сделай.
— Воинских наук мне не вытянуть, — тихо продолжал Ознобиша. — Меня ведь рыжака ловить даже не посылали. А мирской путь… это, я понял, в коренных землях. Невдаха… замок такой… Совсем далеко…
Сквара свирепо пообещал:
— Я тебя всё равно найду! — Вспомнил, добавил сквозь зубы: — Братья за братьев… сын за отца…
— Холод и страх не пустим в сердца, — как-то трудно выговорил Ознобиша. — А я помню, как второго звали.
— Кого?
— Который с Гедахом… Попущеник его простить молил… Кинвриг, вот.
Сквара подгрёб его к себе, крепко стиснул. Меньшой Зяблик не издал больше ни звука, только плечу стало мокро и горячо.
Лутошка сидел на куче сухого мха, зарывшись носом в колени, и опять понимал: жизнь кончена.
Он вначале не хотел брать самострел. Какого проку ждать от оружия, к которому нет привычки? Дедушка и отец снаряжали на охоту обычные луки. И Лиска с Лутошкой, как начали подрастать, учились тому же. Не ими началось — не им обык менять! То есть самострела в их краях не то чтобы вовсе не знали. Знали, конечно. Острожане лишь отводили всему должное место. Самострел легко взводить двумя руками, уперев в брюхо приклад. Его не надо всё время крепко держать, пока целишь. Но зато из лука десять стрел можно высыпать, пока из самострела — одну. А заяц, недобранный с первого раза, тем временем ускакал. А вепрь, что куда хуже, тебя самого пороть подоспел… Потому-то в руках у охотника место доброму луку. А самострел пускай настороженным ждёт возле тропы.
Бегать с ним по лесу? От переимщиков отбиваться? Ну уж нет!
— Владычица, дай терпенья! — сказал дикомыт. — Я тоже самострел не люблю, но раз надо, какой разговор?
