Решаем заночевать. Ложимся тут же, на земле, подстелив одеяла. Выставляем караул.
Меня будит Геня:
— Папа, вставай, светает…
Осторожно спускаемся с обрыва.
Наконец мы на месте происшествия. Ясно видна помятая трава. Но крови нет: Лусту взяли живым.
Внимательно рассматриваем следы. Их много на траве, на песке, на влажной глине у ручейка — отчетливые, ясные отпечатки подошв, подбитых гвоздями с широкой шляпкой.
— Немцы, — уверенно говорит Мусьяченко.
У ручья следы исчезают. Будто здесь грабители поднялись на воздух, захватив с собой и Лусту и коров!
Снова лазаем по кустам, вдоль ручья, у обрыва — ничего. Но Мусьяченко не отчаивается:
— Найдем. Быть того не может, чтобы следов на земле не оставили.
Поиски длятся добрых полчаса. Геня нервничает:
— Папа, они никуда не ушли. Они где-то здесь, в кустах.
С обрыва скатывается камень. За ним второй, третий.
Мы быстро ложимся в густую, высокую траву. Неужели Геня прав и грабители тут, рядом?
Но сверху раздается знакомый треск цикады: это наши дают знать о себе. И через несколько минут на поляну спускаются четверо моряков и трое партизан во главе с Куцем.
Они встретились за Большими Волчьими Воротами. Наши ехали верхом. Моряки, положив на лошадей оружие и заплечные мешки, бежали рядом, держась за стремена.
Снова начинаются поиски следов. И снова никакого результата.
— Нашел! — кричит наконец Мусьяченко.
Он стоит на берегу ручья. У его ног еле заметные следы. Он смотрит на них и говорит уверенно, будто читает раскрытую книгу:
— Войдя в ручей, грабители долго шли по воде, чтобы сбить нас с толку. Здесь они вышли на берег. Их примерно человек пятнадцать-семнадцать. Ходить по-партизански — след в след — не умеют. Среди них идет Луста — вот отпечаток его сапог. Ступает уверенно и твердо — не ранен, значит, наш Леонид Федорович.
— Ну, теперь все в порядке! — радуется Геня.
— Не очень. Эта тропа идет к Холодной Щели. Если они доберутся до нее, их оттуда не выкуришь.
Решаем: моряки идут по следам; Куц во главе трех партизан сворачивает влево, чтобы закрыть дорогу грабителям в Улановку; моя группа, справа огибая тропу, должна опередить врагов и закупорить вход в Холодную Щель.
Застоявшиеся кони берут с места быстрым наметом. Узкая тропка, то взбираясь на холмы, то круто спускаясь, вьется между деревьями; временами она огибает скалы.
Мчимся уже около двух часов. Моя рыжая лошаденка вся потемнела от пота и тяжело дышит.
Мы вырываемся наконец на открытую поляну, со всех сторон окаймленную кустами. Вдали перед нами узкий вход в ущелье, заросший орешником.
— Холодная Щель! — кричит Мусьяченко.
Мы мчимся через поляну. Я вижу, как Геня на полном скаку придерживает лошадь, внимательно всматриваясь во что-то темное На тропе: на желтом песке в открытой кобуре лежит револьвер.
— Вперед, Геня! Вперед!.. Ловушка!
Геня резко бросает коня в сторону.
Слева из кустов грохают выстрелы. Пули жужжат над головой.
Мы карьером несемся вперед. Пули попрежнему жужжат. Враги явно бьют по всадникам — им нужны наши кони.
В орешнике, у входа в Холодную Щель, соскакиваем на землю и кладем лошадей. Умные кони замирают, вытянув ноги и спрятав головы за камни. Мы ложимся за лошадьми и по очереди бьем по вспышкам выстрелов в темных кустах на той стороне поляны.
Перестрелка длится минут пятнадцать.
Слева вспыхивает частая ружейная стрельба. Это подошла группа Куца и, решив, очевидно, что мы попали в беду, ринулась в атаку.
Огонь становится все яростнее. Под защитой кустов враги подползают к нам все ближе и ближе. Силы слишком неравны, чтобы принимать открытый бой. Надо попробовать перехитрить грабителей. И я приказываю своим «умирать» по очереди.
Первым прекращает стрельбу Павлик. Его «труп» лежит за брюхом лошади. Но его трофейный автомат по-прежнему обращен в сторону врага, палец на курке, и Павлик не спускает глаз с кустов.
Вторым «умирает» Мусьяченко, за ним Геня, и наконец «умираю» я.
Враги бьют несколько минут. Мы молчим.
Из-за кустов выглядывают два немца и тотчас же исчезают. Потом снова вылезают и медленно идут к нам, временами укрываясь за камнями.
