Я коротко рассмеялся, желая, чтобы в смехе не было слышно волнения: я не хотел верить в то, что услышал. В наше время человек, наделённый таким могучим интеллектом, как Майкрофт Холмс, не должен быть столь легковерен, чтобы придавать значение оккультизму.
— Вы, конечно же, не предполагаете, что древние суеверия имеют под собой какую-то реальную почву…
— То, что вы назвали древними суевериями, даёт знания, которыми могли овладеть очень немногие. А те, кому это удавалось, как правило, платили очень высокую цену за свои познания. — Он подлил в чай молока и задумчиво размешал его. — Тайные общества и оккультные кружки Европы не так уж часто оказывались вовлечёнными в политику. Но существует некое Братство, получившее печальную известность непрерывным противостоянием законным правителям на всём континенте.
— То, что вы говорите, звучит весьма зловеще, — заметил я, когда мистер Холмс прервал своё объяснение и с отсутствующим видом уставился на жидкость в своей чашке.
— Хорошо, если это так, — сказал он, резко подняв голову. — Не хотелось бы, чтобы вы предположили, будто мы имеем дело с доверчивыми мечтателями или нерасчётливыми безумцами. Это, несомненно, умные и безжалостные враги. Недооценивать их очень опасно. — Он быстро закончил завтрак, а я допил чай.
Пока мы молчали, я мысленно спрашивал себя, что это за люди, о которых он говорит, и каких действий он ожидает от них. Когда тарелка опустела, Майкрофт Холмс отложил салфетку и отодвинулся от стола. Почти все стены его квартиры занимали книжные полки. Поднявшись, он быстро подошёл к самой длинной из них и достал большой старый том в кожаном переплёте с бурыми пятнами на страницах и стёршимся золотом обрезов. Подав мне книгу, он сказал:
— Вот. Прочтите это. До полудня. Когда закончите, мы продолжим разговор.
Взяв в руки книгу, я заметил, что она написана по-немецки. «Изучение сил невидимого мира», перевёл я заглавие и грустно посмотрел на груду заметок, ожидавших, когда же я приведу их в порядок. Я мог вполне прилично читать и писать на этом языке, но не владел им совершенно свободно; эзотерической терминологии я вообще почти не знал. Конечно, я был не в состоянии быстро пробежать весь текст, да ещё выполнить свои ежедневные обязанности по разборке записей, и всё это за отведённое мне время.
Взвесив книгу в руке, я попытался придумать, как дать понять мистеру Холмсу, насколько затруднительным оказалось моё положение. Но тот угадал мои мысли и нетерпеливо взмахнул рукой.
— Гатри, вы можете сделать ваши записи позднее. Это куда важнее, и начать работу нужно немедленно. — Он взял чашку и блюдце и, держа их в руках, принялся расхаживать по комнате. — Но главное, как мне кажется, это письмо. Я беспокоюсь о несчастном, вернее, несчастной, приславшей мне предупреждение.
— Вы имеете в виду человека, подписавшегося «Ваш друг»? — спросил я.
— Да. Поскольку, если она выступает против Братства, а я опасаюсь, что так и есть, она может лишиться жизни ещё до захода солнца. Она наверняка знает, что с каждым часом грозящая ей опасность увеличивается. Если она ещё жива, а это кажется мне вполне возможным, она всё равно беззащитна против любого действия, которое может быть предпринято против неё. — Хмурое выражение лица гораздо больше выдавало его беспокойство, чем интонации голоса. — Если они узнают, что она предала их, то ей придётся расплатиться за смелость самой высокой ценой.
— Сэр, но ведь не может быть, чтобы всё было так опасно! — воскликнул я. За семь месяцев, которые я провёл на службе у Майкрофта Холмса, я и представить был не в состоянии, что он может преувеличить какую-нибудь опасность.
— На самом деле всё может быть куда хуже. Говорят, что на переговорах в Баварии намечаются серьёзные трудности. — Он кашлянул, показав этим, что недоволен сложившимся положением.
— Но ведь между этими двумя вещами вряд ли может быть какая-нибудь связь, — возразил я и кинулся защищать свою теорию. — Если эти шифры основаны на немецком языке, то разве не более вероятно, что это провокация России, Франции или Турции, чем работа самих немцев?
