Войдя, он остановился как вкопанный.
Он был очень неприятно поражен, застав у Хапилы другого посетителя.
Однако быстро овладел собою и, слегка поклонясь Вельяминову, промолвил, обращаясь к ведуну:
— Кое зачем ты мне, старче, надобен.
Иван и Некомат не были близко знакомы, но в лицо знали друг друга.
— А надобен, так говори, — сказал колдун.
Как ни тихо говорил Суровчанин, Иван расслышал. Любопытство его было затронуто.
Хапило, не говоря ни слова, взял большую медную кружку с блестящим дном, наполнил ее до половины водой и поставил на столе.
— Пасынка твоего ведь Андреем Кореевым звать? — спросил знахарь.
— Да.
— Племяш Епифана, что к рязанскому князю отъехал… — пробормотал Хапило, словно соображая.
Взяв щепоть какого-то порошка, бросил его в кружку, отчего вода потемнела, но дно ярко просвечивало.
— Подь сюда да смотри сквозь воду на донышко… Там ты, может, увидишь своего пасынка… Глаз не отрывай и мигай поменьше…
Суровчанин склонился над кружкой, а знахарь что-то забормотал быстрой скороговоркой, плавно проводя в то же время руками над головой и вдоль щек купца.
Через некоторое время Некомат почувствовал словно сонливость. Дно ярко блестело сквозь воду.
— Видишь пасынка? — спросил знахарь таким голосом, словно приказывал.
На гадающего словно налетела какая-то пелена, потом быстро ниспала, сияющее дно исчезло. Вместо него он увидел поляну среди леса и трех всадников, из которых один был Андрей, двое других — Большерук и Андрон.
— Вижу, — ответил купец странным, глухим, не своим голосом.
— Смотри дальше!
И одна за другой проходили картины.
То Некомат видел пасынка в дремучем лесу, у багряного костра, среди ночной тьмы, то переплывающим реки, то подъезжающим к городу, окруженному крепкой стеной с башнями, с бойницами…
Вон какой-то муж обнимает его, как родного…
Старец в княжеском наряде… Величественный, как патриарх…
И старый князь смотрит ласково на Андрея и приветливо улыбается…
Потом Андрей опять, но не прежним скромным юношей. На нем алый плащ… Огнем горит из-под плаща панцирь тонкой заморской работы.
И смотрит куда-то юноша… Словно на него, на Некомата…
И вот бловно встречаются их взгляды.
Грозно смотрят очи пасынка на отчима и словно говорят:
— Я не забыл… Вернусь… Идет погибель твоя…
Вскрикнул Некомат, опрокинул кружку и обвел мутным взглядом каморку, словно внезапно проснулся.
— Значит, беда… Значит, надо все бросать… Бежать… — пробормотал он, еще словно в каком-то забытьи.
Провел рукой по разгоряченному лбу и окончательно очнулся.
Взглянул на Вельяминова и вспыхнул.
А тот жадным взглядом впивался в его лицо, следя за всеми переменами выражения. Расслышал он и последние слова Некомата и подумал:
«Нашего поля ягода»,
Суровчанин встал, кинул несколько грубых монет на стол и сказал:
— Иду… Выпусти меня…
— Я тоже… Поедем вместе. Вдвоем побезопасней, — промолвил Иван и добавил: — знахарь, возьми свою кошку!
Хапило сделал знак, кот спрыгнул на лежанку.
Вельяминов поднялся и прошел вслед за Некоматом.
Молча вышли за ворота, молча вскочили на седла и тронулись в путь. Обоим надо было в сторону Москвы. Каждый был занят своими думами.
Тусклая луна по временам освещала угрюмые лица. Первым прервал молчание Некомат.
— Ты не сказывай о том, что у знахаря меня видел.
— А ты про меня.
— Вестимо ж.
Помолчали.
— Э-эх! Пропади пропадом буйна головушка, — сказал Вельяминов, — покину родную сторонку… Поеду в чужой край искать счастья…
Эта мысль совпала с думами Некомата.
Он даже вздрогнул.
— С чего так? — спросил он, стараясь принять равнодушный тон.
— От добра добра не ищут. Что мне здесь делать? То ль дело у князя тверского! У него и почет и казны добудешь… Такому князю и служить любо… У тебя тоже беда стряслась?
— Н-да, — процедил Суровчанин.
— Слышал я, как ты у знахаря говорил, что пасынок убег. Я его знаю — Андрей Лексеичем звать… Да и тебя тоже. Чай, и меня признал?
— Признал: сын тысяцкого.
— Да сын его, а не сам тысяцкий, как должно бы быть… Изобидел меня Димитрий Иоанныч… Прямо скажу — отъеду от него в Тверь.
На минуту он замолк, потом спросил решительно:
— Ты ведь тоже бежать задумал?
