Полоняник сидел понуря голову, окончив повесть своих страданий. Слушатели его, находившиеся под впечатлением его рассказа, молчали.
В это время какой-то человек быстро подошел к шатру Данилы Адашева и вошел туда.
— Видел? — сказал Петр, толкнув локтем сидевшего рядом с ним Андрея Михайловича.
— Кого? — спросил князь.
— Неужто не видел, кто в палатку Данилы пошел?
— Нет, не видел… А кто такой?
— Да твой друг-приятель, которому ты малость у Ведуньи кости помял!.. Как звать его, запамятовал!.. Ши… Шиб… Хоть убей, не помню!..
— А! Шигаев, должно быть!
— Во, во, во! Он самый! — воскликнул казак. — И зачем это его к Даниле понесло?
— Да мало ль зачем! Может, спросить что надо.
Как раз в это время из шатра показалась голова Данилы Адашева. Оч смотрел так, как будто кого-то искал глазами. Увидев Андрея Михайловича, он кивнул ему головой и сделал знак подойти к нему.
Князь поспешно встал и приблизился к Даниле Адашеву.
Через минуту они оба скрылись в палатке.
Когда Андрей Михайлович вошел в палатку вместе с Данилой Адашевым, Шигаев стоял прямо против входа. При виде князя маленькие глаза его блеснули, но он быстро опустил их и не показывал вида, что знает Андрея Михайловича.
— Садись-ка сюда, князь, да покалякаем малость, — сказал Адашев, указывая Андрею Михайловичу на груду циновок и садясь сам.
— Видишь ли, братец ты мой, в чем дело, — продолжал он. — Вот этот парень, — кивнул Адашев головой, указывая на Шигаева, — пришел ко мне сейчас и сказал, что он знает повадки татарские. Он сам из здешних, только выкрестился. И хочет мне открыть кое-что. Поведал же он мне такое, о чем надо подумать, и дело важное. До сей поры, как сам знаешь, мы войска Давлет-Гирея и духу не слыхали, только так отрядики кой-где славливали, ну да мурзы татарские в их деревнях со своими холопами супротивность оказывали, а так, чтобы настоящее войско было, такого, говорю, не случалось еще видеть. По сей причине мне в голову думушка и запала, не замыслил ли чего-нибудь Давлет-Гирей такого, чтобы сразу все войско наше побить. Тут же, как раз пришел он, Шигаевым его звать, и говорит, что хан крымский оттого, должно, не идет нам навстречу, что у него засада устроена против нас. А где эта засада может сидеть, место-то ему — Шигаеву — ведомо. Так вот, и надо бы это получше разведать, а для этого человека нужно сыскать надежного. По мне же, самый надежный человек будешь ты, потому что я помню, как ты на кораблях татарских лихо дрался, меня от лихой беды освободил, и жизнь мне спас. По всему, поэтому хочу я поручить все это дело тебе. Возьмешься ли?
— Конечно, возьмусь! Спасибо тебе, что вспомнил обо мне и на такое дело посылаешь! — поспешно воскликнул князь.
— Так и ладно, и отправляйся с Богом! — произнес Данило. — А о коне не заботься, потому что хоть все наши кони в Сечи Запорожской остались, однако казаки себе татарских коней довольно промыслили и тебе дадут неплохого.
— А какое это место, да и где оно? Далече отсюда? — спросил князь.
— Это овраг. Верст триста отсюда, — отвечал татарин на ломаном русском языке.
— Да, порядочно. Коней взять надо, скорей там будем.
— А с собой кого взять прикажешь? — спросил князь Адашева.
— Да вот его, конечно, — показал тот на Шигаева, — а других, сколько хочешь и кого хочешь.
— Когда же выступать?
— Да хоть сегодня же! Ночью идти вольготнее и самому, и коням. А, может, устал, али снарядиться не поспеешь, тогда завтра.
— Какое же устал! Уставать-то не с чего было! Вот только людей выберу, да и в путь: собираться долго тоже незачем.
— Так с Богом!
— А уж я на тебя, княже, как на отца родного надеюсь! — промолвил Адашев, крепко пожимая на прощание руку Андрею Михайловичу и целуя его.
— Будь спокоен! Сделаю что могу, коли не убьют ненароком али в полон не возьмут! — отвечал ему князь.
— Ну, авось, цел, вернешься, и все по-доброму будет! Бог милостив!
— Да!.. Я было запамятовал, — произнес Андрей Михайлович, уже готовясь выйти из палатки, — где я его найду? — спросил он, указывая на Шигаева.
— Я тебя буду ждать у той палатки! — коверкая язык, ответил татарин.
