— Так что же мне покориться, что ли? — сурово спросил князь.
— А почему ж нет.
— Не быть сему! — вскричал Михаил Александрович.
— Гордыня в тебе говорит, княже. Ради нее ты не жалеешь крови людской. Русские русских режут да убивают, брат встал на брата… Горе и грех. Ведь сам говоришь, что Твери не устоят, так чего же зря народ губить.
Князь угрюмо молчал.
Владыка поднялся и уехал недовольный.
Прошло несколько дней.
Приходилось Михаилу Александровичу выбирать одно из двух: умереть или покориться.
Бледный и сумрачный, приехал он как-то в келью Евфимия.
О чем-то поговорил, и несколько времени спустя из широко распахнувшихся тверских ворот двинулось шествие.
Впереди шел с крестом в руке владыка, окруженный духовенством, несшим иконы; за ними следовали знатнейшие бояре…
Не было в шествии только князя Михаила и Некомата.
Суровчанин в это время сидел у окна в светлице, облокотясь на подоконник и сжав руками голову, и смотрел на выходящее из города шествие. Лицо его было искажено страхом…
Шествие было замечено из московского стана, и там все пришло в движение.
Доложили Димитрию Иоанновичу, и он выехал навстречу процессии, окруженный ближними боярами и отрядом телохранителей.
Великий князь понимал, что обозначает это посольство:
— Мир! Тверь сдается!
Поравнявшись с владыкой, Димитрий Иоаннович соскочил с седла, обнажил голову, набожно перекрестился и приложился к кресту.
— Мир ти, княже! — приветствовал его Евфимий.
Потом заговорил:
— Великий княже! Господь Бог, по грехам нашим, попустил восстати брату на брата, пролить кровь христиан православных. Долго ли будет сие? Не больше ли пристало соединиться вкупе всем мужам тверским и московским в братском лобзании? Князь тверской послал меня к тебе. Молит он, чтоб ты забыл гнев свой и смягчил сердце свое. Просит он у тебя милости и мира.
— Сам я рад миру. Легко ли кровь проливать христианскую? Пойдем, отче, в стан мой. Там согласимся, на чем мир ставить.
В тот же день был заключен мирный договор.
Великий князь выказал великодушие к побежденному, не предъявив особенно тягостных условий.
Так разрушились мечты Михаила Александровича о великом княжении и об обессилении Москвы.
Во всех храмах служили благодарственные молебны, народ радовался миру, а князь тверской ходил мрачнее тучи.
Ему хотелось на ком-нибудь сорвать гнев.
Как раз ему попался на глаза Некомат; известно, что «у сильного всегда бессильный виноват»; как было и в данном случае. Князь напустился на Некомата, что это он с Вельяминовым втянул его в войну, что через них теперь разорена тверская область…
Одним словом, Суровчанин и Иван Васильевич являлись причиною всех бед.
В заключение князь прогнал его и запретил показываться ему на глаза.
Через несколько дней ранее подаренная Некомату вот- чинка была отобрана «под князя».
Суровчанин поселился в убогом домике и жил на накопленные деньги, ежедневно опасаясь, что его с позором выгонят из Твери.
Однажды в город вошел изнеможенный, одетый в рубище путник.
Он прошел к княжему дворцу и остановился у высокого резного крыльца, ожидая, кому сказать, чтобы о нем доложили.
Выглянул княжий челядинец и спросил:
— Что надоть?
— Не узнал меня? Еще бы, — промолвил путник и потом добавил надменным тоном, столь не соответствовавшим его одежде: — скажи князю, что я, Иван Вельяминов, из Орды убежал и к нему вернулся.
Челядинец ушел.
Стосковалось в Орде сердце Ивана, хотя жилось ему там хорошо и хан его ласкал. Потянуло на Русь. Выбрал он ночку потемнее, коня побыстрее и ускакал. Татары его не нагнали. Но зато несколько дней спустя он попался в руки грабителей, которые отобрали казну и коня. Дальше ему пришлось идти пешком, питаться именем Христовым.
Теперь он был у цели. Конец страданиям! Он уже видел себя сидящим в княжеском тереме за кружкой душистого медового сбитня.
— Князь приказал тебя помелом гнать, — насмешливо промолвил вернувшийся челядинец, — и чтобы ты ему на глаза не смел показываться.
— Меня!? Я?.. — пробормотал Иван Васильевич, вздрогнув от гнева.
— Да, да… Ну, проваливай!
Шатаясь вышел он с княжего двора.
Голова кружилась. Дух захватывало от стыда и бессильного бешенства.
