Опять же сестра уговорить поможет…
Закрылся плащом князь, положил голову на седло.
От костра веет теплом. Слышится сдержанный говор и мерный шум лошадей, жадно жующих овес.
Подкралась дрема, запутались мысли.
Куда-то далеко унесся лес.
Сладкий сон охватил усталого князя.
Очнулся он, когда сквозь вершины дерев брезжил рассвет.
Было прохладно и тянуло сыростью.
Со всех сторон несся дружный храп.
Князь собирался повернуться на другой бок, когда почувствовал на себе чей-то взгляд.
Посмотрел в ту сторону и разом сел, протирая глаза.
По другую сторону чуть тлеющего костра сидел человек могучего телосложения, одетый в звериную шкуру, мехом вверх, и шапку, украшенную парой турьих рогов. Человек этот смотрел на Михаила Александровича и насмешливо улыбался во все свое широкое, плоское, с выдающимися скулами лицо, с обветрившейся загрубелой кожей.
Князь без труда признал в нем одного из приближенных Ольгерда — литвина Свидрибойлу.
Михаил Александрович всегда недолюбливал этого литовца, похожего больше на разбойника, чем на княжеского вельможу.
Быть может, в этой нелюбви играло роль и то обстоятельство, что Свидрибойло был убежденный язычник, и князю тверскому «претила его поганая вера».
— Как ты сюда попал? — спросил наконец князь.
— На ногах дошел. Вон и мои молодцы тоже.
При этом он указал на группу литвин, сидевших или лежавших невдалеке.
— А посмотрю — хороши вы, русские, — продолжал литовец, громко хохоча, — вас всех хоть голыми руками забери. Ну, что бы мне стоило перерезать всю твою дружину, как баранов: спят как у себя дома на печи.
— Голыми-то руками не бери — обожжешься, — проворчал князь, которому не нравился смех литвина.
— Будто? — продолжал тот на своем картавом, ломаном языке. — Мы и не сонных русских бивали. Гикнешь, ухнешь — бегут, как бабы.
— Одначе эти бабы и вам бока не раз мяли, — ответил князь, все еще стараясь сдерживаться.
И продолжал, переменив тон:
— Скажи лучше, как здесь очутился.
— А пошел с людьми туров бить. Да ночь в лесу застала. Назад далеко, надо было дождаться рассвета. Хотели костры разложить. Глядь, будто мерцает вдали. Мы на огонь пошли да вот к вам и выбрались. Смотрим, лежат человек десятка три и храпят себе знай. И хоть бы кто на страже… Я хотел было уж поучить как следует, по-свойски, как спать чужакам в литовском бору, да узнал тебя. Княжий шурин! Не замай, значит, а стоило бы, право, стоило.
— Ученье-то твое не больно нужно, — угрюмо, процедил князь.
Свидрибойлу словно радовало, что Михаил Александрович злится. Он не любил русских вообще, а князя тверского в особенности: причина крылась в том, что Михаил, как шурин великого князя литовского, пользовался довольно большим значением у Ольгерда, а это вызывало зависть Свидрибойлы- одного из ближайших советников Ольгерда. — Русский, да в такую честь попал, — раздраженно говаривал порою литвин.
Он искал случая уронить тверского князя в глазах литовского. Но пока это ему не удавалось, и ему приходилось только злобствовать да «изводить» недруга насмешками и глумлением.
— Ой ли, не нужно? Нет нужно, нужно поучиться. Ратные люди — а что малые ребята. Диво бы еще вас боги охраняли.
— Зачем нам ваши боги?
— Да ведь вы же, русские, безбожный народ.
— Что погани-то вашей не кланяемся?
— Погани? — переспросил литовец, бледнея.
— А то чему же? Разным пням да колодам. Истинного-то Бога не знаете.
— Истинного? У нас настоящие боги, хорошие боги, — проговорил литвин прерывистым голосом. — Ваша вера никуда не годится… Вас боги не слышат. Не хочу и слышать о вашей вере и вашем Боге…
Михаил Александрович вскочил, как от удара, и крикнул, топнув ногой:
— Молчи, раб, литовский пес. Не богохульствуй!
— Я раб? — шипящим голосом промолвил литовец, тоже встав. — Я раб? Я — литвин свободный… Я такой же князь, как и ты… Я литовский пес?.. Покажу же я тебе, как этот пес кусается. Эй, люди!
Литовцы вскочили.
Михаил Александрович тоже не дремал. Он схватил рог, висевший у него через плечо на стальной цепочке, и гулкие, поющие звуки тревоги пронеслись по лесу.
Тверитяне разом проснулись и схватились за оружие.
Толпа их быстро окружила князя.
