По какой-то непонятной причине я направился к дому Уэтстров. Они сидели за столом, и я с радостью принял их приглашение выпить чашечку кофе. Мистер Уэтстра расспрашивал меня о Сукарно и коммунистах и наконец стал задавать вопросы более личного характера.
"Ты доволен тем приключением, ради которого уехал, Анди?"
Я смотрел в пол. "Нет, не совсем", - ответил я.
"Хорошо, - сказал он, - мы будем продолжать молиться".
"О приключении? Для меня? - я почувствовал, как во мне поднимается волна негодования. - Да, конечно, молитесь. Теперь я как раз готов к приключениям. Как только прозвучит призыв, я тут же вскочу на ноги".
И мне сразу стало стыдно. Что заставило меня произнести эти слова? Я ушел, чувствуя, что разрушил нашу дружбу.
Очень хотелось повидаться еще с одним человеком, Кесом. Он тоже был дома, сидел у себя наверху, склонившись над большой кипой книг. После несколько напряженного приветствия я взял одну из них и удивился, обнаружив, что книга была богословского содержания.
"Что это?" - спросил я.
Кес взял у меня из рук книгу. "Я понял, чем я буду заниматься".
"Тебе повезло. Чем же ты займешься?" - спросил я, с трудом веря в то, что, как я знал, сейчас услышу.
"Я хочу посвятить себя служению Богу. Пастор Вандерхоп поможет мне".
Я скорчился и ушел как можно быстрее.
Госпиталь для ветеранов в Дорне был огромным комплексом, включавшим в себя лечебные корпуса, палаты и реабилитационные отделения, но главной отличительной чертой его была скука. Мне не нравились упражнения, мне не хотелось заниматься в ремесленной школе, но более всего я возненавидел трудовую терапию.
Нам нужно было делать вазы из вязкой и густой глины. У меня ничего не получалось. Весь трюк заключался в том, чтобы положить комок глины точно в центр гончарного круга, а затем крутить станок и в то же время пальцами придавать глиняному шарику необходимую форму. Почему-то я никогда не мог найти этот центр. Я так нервничал, что несколько раз запускал комком глины в противоположную стену.
В первые же выходные я отправился повидаться с Тиле. В автобусе по дороге в Горкум я постоянно твердил себе, что она может оказаться не такой прекрасной, какой я ее запомнил. Затем я переступил порог рыбного магазина и увидел Тиле. Ее глаза были еще чернее, а кожа казалась еще белей. И, несмотря на то что ее отец внимательно следил за нами, наши руки сплелись в долгом приветствии.
"Добро пожаловать домой, Андрей".
Отец Тиле подошел ко мне, вытирая рыбью чешую о фартук. Он энергично потряс мою руку. "Рассказывай все про Индию!"
Как только я освободился, мы с Тиле ушли из рыбного магазина. Оставшуюся часть дня мы провели на пристани, сидя на большом кабестане и разговаривая. Я рассказал о своем возвращении, о муже Гелтье и приближающейся свадьбе Бена. Я говорил о реабилитационном центре, о том, как ненавидел работать с глиной. И хотя я знал, что она будет разочарована, я сказал, что потерпел поражение в религиозной жизни.
Тиле смотрела на залив. "Но Бог - мягко сказала она, - не признает поражения". Вдруг она рассмеялась. "Мне кажется, ты как один из тех кусков глины, Анди. У Бога есть для тебя план, и Он пытается поместить тебя в самый центр Своих намерений, но ты все время выворачиваешься и выскальзываешь из Его рук".
Она обратила ко мне свои черные глаза: "Откуда ты знаешь, Анди? Может быть, Он хочет сделать из тебя что-то замечательное?"
Я опустил глаза и сделал вид, что меня страшно интересует сигарета, которую я затушил о камень.
"Например?" - спросил я.
Тиле с отвращением посмотрела на груду окурков, которыми я усеял все вокруг. "Например, пепельницу, - коротко сказала она. - Ты много куришь, Анди?"
Я выкуривал до трех пачек в день. "Не знаю", - ответил я.
"Поэтому ты кашляешь. Думаю, тебе это не на пользу".
"У тебя полно планов по моему перевоспитанию, да?" - я совсем не хотел этого говорить. Почему я все время все порчу? Вдруг я почувствовал, насколько я далек от всех, даже от Тиле. Она не знала, что можно до крови искусать себе губы, пытаясь подавить крик от страшной боли в ноге. Она не знала, как я чувствовал себя, когда женщины в автобусе вставали, чтобы уступить мне место. В тот день я оставил Тиле, понимая, что сказал ей совсем не то, что хотел.
