— Гм! — отозвалась Ливия.
Ее нисколько не удивило, что едва они оказались вдвоем в сарае, Энцо попытался-таки ее поцеловать. Но так как Ливия втайне надеялась, что это случится, она позволила ему на мгновение себя обнять и даже коснуться языком ее языка, при этом чуть не задохнулась от наслаждения, но все же оттолкнула его с силой, бросив:
— Доить коров пора!
— Всю жизнь мечтал доить коров, — сказал Энцо, пододвигая доильную скамеечку. — Показывай, что надо делать.
Оба прерывисто дышали.
Ливия взяла ведро и еще одну скамеечку и присела рядом с Пришиллой. Та была менее покладистой, чем Пупетта, и рвалась, чтоб ее подоили первой.
— Тебе, похоже, доить не приходилось?
— Не приходилось, — признался Энцо, пододвигаясь ближе. Прильнув щекой к коровьему боку, можно было в непосредственной близости рассмотреть Ливию в профиль. — Но у меня золотые руки.
Она прыснула:
— Вперед, ловкач! Посмотрим, как ты справишься.
Энцо осторожно взялся за соски Пришиллы, сжал пальцами.
— Не так, — сказала Ливия. — Ее доить, не ласкать надо.
Он улыбнулся:
— В этом я тоже новичок!
— Приятно слышать, но верится с трудом и есть на то причины. Все знают, у солдата девушек не счесть.
— Неправда! — запротестовал Энцо, но, заметив, что Ливия вовсе не сердится, поправился: — Ну, только… отчасти…
Она взялась руками поверх его пальцев, направляя:
— Вот так. Нажми, потяни, поверни… потом отпусти.
Плям! Тонкая струйка молока ударила в дно ведра. В ноздри грянул густой, чистый аромат.
— Выходит, совсем не как женскую грудь? — с невинным видом воскликнул он, потягивая коровьи соски.
— На глупые шутки не отвечаю, — отрезала Ливия. — Ты бы смотрел повнимательней, не то ведро опрокинешь!
Их головы почти касались; было так приятно мягкое, сжимающее и отпускающее, давление ее пальцев поверх его руки. Энцо слегка повернул голову, чтобы лучше рассмотреть Ливию в профиль. Теперь подвязанные красной лентой волосы обнажили место за ухом, где более мягкая, шелковистая кожа у корней волос переходила в опушенную, как абрикос, нежность шеи. Не удержавшись, он подался перед и коснулся губами ее щеки. Ливия повернулась к нему: губы слегка приоткрыты, глаза блестят.
В тот день доение Пришиллы не увенчалось привычным обилием молока, хотя так долго прежде буйволицу никто и никогда не доил.
Случилось нечто из ряда вон: у Ливии подгорел лук. И не просто лук, а для ее знаменитого sugo genovese,[8] вкуснейшего соуса из мелко нарезанного лука, приправленного крепким мясным бульоном с нашинкованными сельдереем и петрушкой. Этот соус вместе с pummarola[9] и рагу образует божественную троицу неаполитанских соусов к пасте. Чтобы приготовить истинный дженовезе, лук около пяти часов надо томить на самом крохотном огне, время от времени помешивая, чтобы не приставал ко дну кастрюли, и спрыскивая водой, если покажется, что подсыхает. Лук — удивительный продукт, ибо приготовленный таким образом он почти полностью утрачивает свой луковый вкус, превращаясь в исключительно сладкое и ароматное варенье. Но если случится, что хоть чуточка подгорит, горьковатый привкус грозит испортить все блюдо.
С самого раннего детства у Ливии ни разу в дженовезе лук не подгорал, но сегодня все посетители ресторанчика, наматывая на вилку и запуская в рот пасту, уловили в соусе легкую горчинку. Переглядывались, но молча, без слов.
— Ну, как мясо? — спросила Ливия, выходя, чтобы забрать грязные тарелки. Не дожидаясь ответа, она уже на изгиб локтя составляла их в стопку.
— Ливия, — тихо сказал старый крестьянин Джузеппе, — а ведь мяса-то еще и не было.
— Как не было? — удивленно переспросила та. — Ой, правда! Сейчас несу!
И скрылась в кухне.
Минут через десять, когда отец Ливии принес еще вина, его удержали рукой на ходу.
— Что это с Ливией, Нино? Она какая-то странная. И паста совсем не та, что всегда. И жаркое все никак не подаст…
— Пойду, взгляну, — со вздохом сказал Нино.
Войдя в кухню, он увидел, что Ливия стоит у окна и, не глядя, мешает ложкой в кастрюльке.
— Ливия, ты здорова?
— Что? — встрепенулась она. — Конечно, здорова…
Отец взглянул в кастрюльку.
