Послышался звук откупориваемой бутылки, затем бульканье щедро наполнявшей стакан крепкой отцовской лимонной наливки. В кухню заглянул парень в солдатской форме. В одной руке наполненный стакан, в другой монеты.
— Решил, положу я денежки на стойку, как вдруг заявится какой-нибудь мерзавец и стянет, а ты подумаешь, будто это я тебя надул, тогда уж мне впрямь не поздоровится, страшно представить. Уж лучше, думаю, сам отдам.
— Вон туда клади! — Ливия ткнула локтем в сторону комода.
Но заметила, что парень очень даже хорош собой. Недавно введенная Муссолини ладная черная форма красиво подчеркивала стройный торс и широкие плечи. Карие глаза насмешливо сверкали из-под солдатской пилотки, щеголевато заломленной на густых кудрях.
Оливковая кожа, белоснежные зубы и лукаво-самоуверенный прищур дополняли общее впечатление. Pappagallo, презрительно окрестила его про себя Ливия. Попугай. Так у них называли молодых парней, вечно мнивших себя красавцами и выставлявшихся перед девчонками.
— Что ж ты тут делаешь? — спросил парень, опершись о комод и не сводя с нее глаз. — Я думал, все должны быть на площади.
— Святая Чечилия, помоги ему!
— С чего это? — удивился он.
— С того, что ты, видно, слаб на глаза. Или умом не вышел. Не видишь, чем я занята?
Такой резкий отпор мог бы в момент отвадить нежелательного посетителя, но юный солдат, как видно, был не слабого десятка.
— Ну, как же, вижу, стряпаешь.
— Глядите-ка! — презрительно бросила она. — Святая все же сотворила чудо. Теперь убирайся, ты исцелен.
— Знаешь что, — сказал парень, переступив с ноги на ногу и отхлебнув из стакана, — а ты гораздо красивей, чем девчонки на конкурсе.
Ливия пропустила комплимент мимо ушей.
— Вот зачем пожаловал. Ясное дело! Потянуло на красивых девчонок поглазеть.
— Если честно, это мой приятель Альдо сюда рвался. Да у вас и смотреть-то больше не на что. Наш гарнизон стоит в Toppe Эль Греко.
— Значит, ты фашист? — холодно спросила Ливия.
Парень замотал головой:
— Обыкновенный солдат. Охота на мир посмотреть. А то жить всю жизнь в Неаполе — скука смертная.
— Ну и вали, смотри себе, только дверь с той стороны закрой. Недосуг мне с тобой болтать. — Ливия заворачивала шарики бурраты в листья асфоделя, сплетая листья так, чтобы получалось подобие корзиночки для сыра.
Красавец не сдавался.
— А ты грубая, — добродушно сказал он.
— Грубая — не грубая, дел полно.
— Тебе дела для разговора не помеха, — заметил он. — Вон, ты уж, смотрю, целую дюжину навертела. Я, например, мог бы относить заполненные тарелки и приносить чистые. — В подтверждение парень потянулся к тарелкам. — Заметь, стараюсь тебе помочь!
— Пока только мешаешь. Эти тарелки надо отнести на другой столик.
— Ладно, давай договоримся, — сказал он. — Я уйду, если ты меня поцелуешь.
Ливия возмущенно вскинулась:
— Quanne piscia 'a gallina, cazzo![2] Уж этого не дождешься, придурок! Убирайся сию же минуту!
— Я же от чистого сердца, — не унимался парень. — Понимаешь, я в тебя влюбился. Как же не поцеловать девушку, если влюбился?
Ливия с трудом смогла сдержать улыбку. Но тотчас вновь ее лицо сделалось строгим.
— Нечего зря языком молоть! Мы друг друга и знать-то не знаем.
— Легко поправимо. Меня звать Энцо. А тебя…
— Занята я! — выпалила она.
— Очень рад познакомиться, Занятая! Теперь поцелуешь меня?
— Нет!
Уже покончив с закусками, Ливия принялась нарезать лимоны для friarelli, горьковатой разновидности брокколи.
— Тогда я это себе воображу. — Парень откинул голову назад и прикрыл глаза. На губах заиграла улыбка. — У-у-у-м-м, — мечтательно протянул он. — Знаешь, Занятая, а ты отлично целуешься. У-м-м-м… Давай-ка еще разок!
— А не больно? — ехидно заметила Ливия.
— Больно? Почему?
— Да я себе вообразила, будто двинула тебе коленкой по coglioni…[3]
Схватившись руками между ног, Энцо повалился на пол.
— Ой-ой-ой! Что наделала! Теперь нам с тобой уже ни за что не сотворить пару дюжин красивых bambini,[4] а я так об этом мечтал.
— Поднимайся! — со смехом сказала Ливия. — И выметайся вон. Мне воду из пасты сливать надо.
Парень вскочил на ноги:
— Ты скажи, Занятая, есть у тебя парень? Может, я время зря теряю?
