В этот момент к нашему столику подкатили другой — высокий и напоминающий этажерку: его полочки были уставлены тарелками с заказанными нами закусками, а на самой верхней в металлическом ведерке леденела бутылка светлого вина. Для магнитофона на поверхности стола места уже не оставалось. Включил я его спустя примерно полчаса, когда в наших чашках дымился скверно, «по-американски», сваренный кофе — другого в этом, в общем-то, неплохом французском кафе, почему-то не оказалось…
— Вы знаете, я собирался порасспрашивать вас о так называемом «литературном процессе» в стране, — вернулся я к предмету нашей встречи, — но нынешняя политическая ситуация невольно направляет разговор в другое русло. Недавно кто-то заметил и, на мой взгляд, вполне справедливо, что, просматривая кинохронику, фотографии разного рода собраний, демонстраций, митингов — всех тех неординарных событий, которые происходят сейчас в СССР, — редко встретишь молодые лица.
Участники этих событий — преимущественно люди среднего и даже пожилого возраста. Почему это происходит? Полагаете ли вы, что молодежь действительно как-то самоустранилась от процессов в политической жизни страны? И как вы могли бы объяснить этот феномен?
— Безусловно, это специфическая черта наших дней, — быстро согласилась Мариетта. — В 60-е годы все было иначе. Еще в конце 50-х годов двое моих третьекурсников разбрасывали листовки, протестуя против событий в Венгрии, — и попали в тюрьму. Пожалуй, именно с того времени молодежь включилась в политическую деятельность. Однако вернемся к нынешнему времени.
Что слышали с детства в своих семьях те, кого сегодня мы не видим на демонстрациях? Ложь, обман, циничные фразы, которыми при них, не стесняясь, обменивались их родители… Их учили молчать и лицемерить. Сегодня эта молодежь в полной мере поняла моральное банкротство своих родителей. Молодые относятся к предшествующему поколению с презрением и почти с ненавистью. Я вспоминаю, как однажды в день рождения моей дочери зашел разговор на политические темы и один из ее друзей сказал: «Что же нам делать? Ведь мы совершенно не уважаем людей вашего поколения!» — на что другой ответил: «Не уважаешь, так не общайся!» И тогда первый серьезно и грустно сказал: «А если это моя мать?..»
Поколение отцов лишило их воли к действию, с детства внушая, что лучше не рыпаться, не надеяться на то, что от тебя что-то зависит. Их сознательно держали в состоянии детства… как, впрочем, и все наше общество. Это было старательное инфантилизирование наших людей, искусственное продление незрелого периода человеческой личности. Флюиды этой страшной болезни распространялись и на тех, кому было совсем мало лет. Сам воздух был отравлен, в нем как бы висел императив — как можно дольше не выпускать человека в жизнь, в самостоятельное действие, а в идеале протянуть этот процесс до смерти.
Теперь же все общество пожинает плоды своего же воспитания. Признаюсь — я сразу с интересом отнеслась к рок-группам. Не все мои сверстники разделяют этот интерес. В этих музыкантах (а я видела лучших и говорю именно о них) можно наблюдать тотальный протест — они сметают все, что присуще предыдущему поколению: долой вашу мимику, долой вашу пластику, долой ваши слова, мысли — все долой! Я их понимаю, хотя очень сожалею об этих ребятах.
Я преподаю и вижу много умных, симпатичных и мыслящих студентов. У них есть все — понятие нравственности, понимание добра и зла, которые проснулисъ в нашем обществе, как я датирую, летом 1986 года. Именно тогда я почувствовала, что появилось что-то новое: народ стал медленно, ощупью различать Добро и Зло.
Повторяю: я вижу, что у этой молодежи есть все, кроме воли к действию, веры в необходимость действия, веры в то, что в результате этого действия они увидят стабильное, нормально развивающееся общество. Эдакое неумение и нежелание ступить на эту площадку, на которой и происходят преобразующие процессы… Я им сочувствую, понимаю их и жалею.
— Есть ли у вас какой-то предположительный сценарий дальнейшего развития событий в СССР? И какая роль может в нем принадлежать тем, кто сегодня молод? — продолжил я вопрос.
