Потом в итальянском ресторанчике в Западном Лос-Анджелесе, куда увез я его после выступления, он снова вспоминал, как кричал на него Хрущев, на памятном Съезде писателей в 1963-м что-то вроде: «Убирайтесь, господин Вознесенский, из страны к своим хозяевам! Я прикажу выдать вам заграничный паспорт!». Сам же Хрущев, вскоре после того, с помощью близких соратников по Политбюро, благополучно завершил своё правление, только и после него не наступила так ожидаемая оптимистами новая «весна».
Напротив — цензоры в масштабах страны потихоньку расправлялись с ростками старой.
И ещё потом, в один из моих приездов в Москву встретились мы с ним и коротко поговорили о том о сём в фойе ЦДЛ. Было заметно, как сдает Андрей после перенесенного инсульта… Кажется в тот вечер у меня оказался в руках «Алмазный фонд»— сборничек стихов трех поэтов — 100 страничек дорогой мелованой глянцевой бумаги со стихами трёх поэтов. Открывали его стихи Вознесенского — новые и рядом те, с которых начиналась его поэтическая биография. Необычная вёрстка — вертикальные строки, перебивающие строфы, такой парафраз авангарда 1910-1920-х годов прошлого столетия, тираж не указан: хорошо, если отпечатана сотня-другая для дарения авторами друзьям.
«Аксиома самопоиска»— это вертикальный столбик, вставший между строфами Андрея в первом же стихотворении этого сборника — я его процитировал в названии этих заметок. Вознесенский, и правда, не переставал искать — в поэзии прежде всего, но и в эссеистике, в плакатных рисунках сопровождающих эссе. «Видеомы» и «видухи», посвященные Пастернаку, благословившему его первые шаги в поэзию, Гумилёву, Мандельштаму… — они появились в московских художественных галереях, приемлющих поиск (или изыск?) современных «Родченко», «Клио»… Всё таки Андрей после Архитектурного института готовился стать художником.
Повезло нам — не стал: за 50 лет 40 поэтических сборников: от «Мозаики» до «Ямбы и блямбы» в 2010-м — это надежнее будущего памятника на Новодевичьем кладбище.
И совсем потом, потому что для меня это было в последний раз, уже на выходе из ЦДЛ, Таня Кузовлева мне показала на спины медленно удалявшихся от подъезда — Андрея, Зои Богуславской, и их водителя — они бережно поддерживали Андрея с двух сторон, а он… было видно и со спины, с каким трудом он переставляет ноги.
Надо ли продолжать, что было потом?..
2010–2012 гг.
Только что…
Юрий Щекочихин
«…Россия на третьем месте (после Филиппин) по числу убитых журналистов…» — это из «Лос-Анджелес Таймс» десятилетней давности. На каком она месте сегодня?…
Переделкино, писательский поселок, 14 июня. Месяца еще не прошло от того дня. Вроде только что было это…
Улица Довженко, по-дачному узкая — двум встречным машинам не разминуться — дорожная полоса, размытая недавним дождем. Он еще может вернуться, солнце ярко в просветах облаков, по-летнему ослепительно, но еще неуверенно и готово спрятаться снова, уступив место ливню, загнавшему несколько десятков человек в тесное помещение домика-музея Булата.
Люди съехались отовсюду — и не только из Москвы. Они собрались здесь на традиционную встречу, приуроченную к годовщине кончины Поэта. Нам — как раз туда. В машине, кроме меня и водителя, Евтушенко — он живет в нескольких кварталах отсюда, совсем неподалеку, минутах в десяти пешего хода, но, опасаясь дождя, просил подобрать его по пути из Москвы.
И вот, наш «жигуленок» медленно ползет, останавливаясь, уступая дорогу встречным машинам, приближаясь к музею Булата. Мы уже совсем рядом — теперь уже нам уступают дорогу трое встречных: это, не спеша, прогуливается Щекочихин, слева и справа от него — миловидные дамы.
— Привет, привет! — на ходу бросаем друг другу.
— Придешь? — спрашиваю я. Куда — понятно.
— Да, — отвечает он. — Конечно, приду! Вот только домой загляну, — его дача тоже здесь, как раз полпути от домика Булата до дачи Евтушенко. Так он и жил — на полпути, между поэтами.
Наверное, и сам писал стихи, мне он их не показывал, даже когда подолгу гостил у меня. Не мог не писать. Романтик, на грани наивности, он верил, что словом можно побороть, словом — журналиста, писателя, сценариста, депутата Госдумы. Зло — оно вот, рядом: детская преступность, беспризорность, чудовищная коррупция, разъедающая высшие эшелоны власти — как же молчать! И он не молчал.
