Да, я ведь не привел название книги — «Любовь и мистика»… Так ведь и правда, — разве мистика не есть логика нашей жизни? Вот я читаю и вижу знакомые имена — наверное, не случайно: нашими общими друзьями оказались Коржавин, Миша и Илья Сусловы, Димент Игорь с женой Алидой, замечательной художницей — ее картина, подарок Алиды, украшает одну из стен моего дома…
И уж совсем меня растрогало упоминание автором Большого Козловского переулка, где прошло ее детство: выходит, росли-то мы совсем рядом — мой Боярский переулок длиной всего-то в два дома, как раз там и замыкался, начинаясь от старого метро «Красные ворота».
Хронологически книга завершается перелетом в Америку, где продолжилась неординарная биография семьи Людмилы Кафановой и Романа Романова, послужившая сюжетом второй книги этого «двукнижия». Прочтенное мной, как заметила автор в нашем телефонном разговоре, — только первая ее часть. А вторая — она тоже написана, в ней будут США, Нью-Йорк, ставшие для автора «второй родиной», как принято иногда выражаться.
Только, мне кажется, это не вполне точно: родина-то, всё же, это место, где мы родились — и как бы нам там ни приходилось, именно о ней, ставшей фоном повествования и местом его действия, по большому счету, показалось мне, эта книга. И дай-то Господь тем, кто ее ныне населяет, никогда не испытать тех «печалей», которые пришлись на долю наших современников, оставивших ее в разные годы.
И вы, мундиры голубые…
Лев Бердников
«Щеголи и вертопрахи», — так назвал Лев Бердников свою новую книгу. Что такое щеголи — можно и не объяснять, хотя, в наше время привычнее — «франт», ну еще, может быть, «стиляга». А вот «вертопрахи» — это нечто совсем забытое… Словарь Ожегова объясняет: «легкомысленный, ветренный человек».
Ну да — так оно и было в российской истории: ее судьбу порой решали они — щеголи и вертопрахи, — волею случая вознесенные к властным вершинам империи. О них рассказывает автор, прослеживая биографии царедворцев XVII–XVIII веков — порой благополучные и даже замечательные, но нередко завершавшиеся на плахе. Только и те, и другие оставили след, ведущий ко дням нынешним, вплоть до нашего Сегодня.
Я снова пролистываю её страницы, отмечая на них самые значимые события и имена фигурантов к ним причастных, приведенные в книге. Вот князь Голицын — «…писаный красавец…модник того времени». Он, «…не только заимствовал внешние атрибуты западной культуры, — продолжаю цитату, но и —…проникал в глубинные палаты европейской и мировой цивилизации». Реформы Петра Первого отразили планы и идеи Василия Голицына, хотя оказались куда более жестокими для страны, ее народа, нежели их предполагал Голицын.
Или Лефорт — «герой мод и кутежей», познакомивший Петра со свободными нравами «Немецкой слободы» и с бывшей своей любовницей Анной Моне, ставшей «метрессой» царя, хотя и не единственной (их историки насчитывают сотню, а то и больше), как и Мария Гамильтон, уж было «примерявшая на себя царскую корону», но завершившая жизнь на плахе — свидетельствуют: Петр поднял ее голову, отсеченную палачом, и «почтил поцелуем»…
Именно Лефорт побудил у царя желание «видеть европейские „политизированные“ государства» — и Петр провел там немало времени. Вот после этого и полетели боярские бороды — их кромсал ножницами сам царь! Не сразу россияне приняли новые порядки, последовавшие за брадобрейством — так, например, жители Астрахани восстали, их восстание было жестоко подавлено генералом Шереметьевым…
Тогда же, примерно, воник царский указ о видах одежды, которые становились присущи разным сословиям. Мундиры-мундирами — только реформы Петра вовсе не были поверхностными, но глубинными — к примеру, именно за ними последовала в России эмансипация женщин. Но и укоренилось подобострастное отношение к лицу, облаченному в форму, предполагавшую его положение в иерархии власти и, соответственно, его возможности — от приближенных к царствующим особам, до жандарма и последнего околоточного… и до… представителей заменивших их ныне сословий. Не об этом ли писал Поэт, аллегорически прощаясь с родиной — «Прощай, немытая Россия… и вы мундиры голубые…».
