Почему мне сейчас вспомнился этот эпизод служебной биографии? Нашей основной продукцией в тот период был буклет, целлофановые страницы которого несли на себе отпечаток контуров атомной подлодки. Причем, на каждый слой-страницу буклета, начиная с первой, — общего абриса (внешних контуров корпуса), накладывался следующий, несущий уже некоторые подробности внутреннего устройства, — слой за слоем, — буклет, страница за страницей, нес последующие подробности подлодки.
И так, за листками целлофана — срезами определенной части лодки, как бы собиралась и разбиралась вся лодка — от её внутреннего устройства до верхней палубы. Перелистывая страницы этого буклета, можно было добраться до самой первой, от которой «есть пошло» всё судно. Наглядно и поучительно. Представляете?
* * *
Вот так мне и представилась книга Давида Гая: дочитав последнюю её главу, я сразу вернулся к ее началу — к поколению эмигрантов самых первых годов минувшего века, к достоверной истории клана его предков…
Автор прослеживает судьбы семей — от начала прошлого века и до нынешних дней, судьбы двух ветвей его родных: одна протянулась из погромных дней Кишинева в Америку, другая — оставшись в стране, прошла вместе с народами сначала царской России, и потом Советского Союза — все этапы сталинской «коллективизации», «индустриализии», прошла войны, принесшие неисчислимые страдания всему населению, а еврейской его части — особенно… Эти ветви столетие назад расставались «не навсегда», как хотелось им верить, и, храня надежду когда-нибудь ещё встретиться, теряли ее… И ведь бывало — встречались: кому-то везло, кому-то — нет.
Казалось бы, что можно добавить к рассказанному Шоломом — Алейхемом, Башевицем-Зингером о первых еврейских эмигрантах в Америке? Оказывается, совсем не мало: автор находит новые детали, новые подробности — и это не просто роман, каким он читается, но, но скорее, документально-художественное повествование: автор домысливает какие-то подробности, может, не произошедшие в действительности, но, что уж точно, — они могли случиться. И случались, наверняка, в семьях еврейских беженцев тех лет. Гай, мне кажется, намеренно вынес на титул книги подзаголовок «История одной семьи». Одной ли?
Монтаж эпизодов книги, искусно связывающий поколения, отстоящие на многие десятилетия друг от друга, напрашивается стать киносценарием — может, такое и состоится: должен же попасть этот сюжет в руки кого-то из киномира, должен же побудить его снять по книге фильм, — условно говоря, ремейк «Экзодуса». Название ленты может быть схожим, но при этом многое расскажет зрителю такое существенное обстоятельство: тех эмигрантов — не впускали на родину предков, а нас, беженцев последних десятилетий прошлого века, пытающихся оставить страну рождения, — не выпускали из нее… Только и остается заключить словами поэта: «Времена не выбирают, В них живут — и умирают…». Но ведь, живут! Живем, стало быть.
Отступление второе
И почему еще не оставила меня книга равнодушным, почему содержание ее глубоко задевает меня: я нахожу много схожего в ней с тем, что сделал мой сын Стас к совершеннолетию своего сына Дэвида Половца. Он, примерно тогда же, в тот год, когда появилась книга Давида Гая, подготовил и издал небольшим тиражом, «для семейного пользования» красочный альбом — генеалогическое древо нашей семьи.
Со множества фотоиллюстраций — даггеротипов позапрошлого века, чудом сохранившихся в погромах и пожарах многих войн, с семейных фотографий — смотрят на меня узнаваемые лица родных. Именно родных — это подтверждено приведенными здесь же копиями метрических свидетельств о рождении, списков-ведомостей уездных и губернских служб, синагог, копиями школьных аттестатов, солдатских книжек…
И тоже — фон: биографии моих родных, живших в России, Белоруссии, Украине, чьи корни обнаружились в конце 18-го века, и за ними — погромы, революция, бомбежки, немецкая оккупация, жизнь (а чаще — смерть) в еврейских гетто.
* * *
…Здесь, в книге Гая, нет фотографий, но её персонажи — герои её глав — явлены настолько точно и настолько образно, что, мне кажется теперь, я лично их знал, я разговаривал с ними, писал им письма и получал письма от них… Книга уже прочитана, а я еще живу в ней.
