И вот это гравитационное поле влияет, оно изменяет, детерминирует перестройку. Ведь отрезанность от Запада возникла у нас не в 1917 году, а в 988, когда Россия приняла восточную форму православия. Мы заговорили об этом, потому что это и есть фундаментальная форма мышления, которую я называю ментальность. Российская ментальность — она не польская и не венгерская, и ожидать схожих результатов было бы бессмысленно…
— А позже — можно ожидать возрождения того же кинематографа? — спросил Сергей.
— Конечно. Обязательно. По простой причине: гигантский рынок. Уже происходит процесс американизации. Италия и Франция с их колоссальными культурными традициями — и те задыхаются в борьбе с американизацией и ничего не могут сделать. Американизация неизбежна — прежде всего потому, что предполагает как бы интеллектуальный «фаст фуд»: удобно, выгодно, надежно. Быстренько забежал, посмотрел, все понял и забыл. Но развлекся — что самое главное. Люди же идут в кино, чтобы развлекаться, а не чтобы думать и работать: они работали весь день, им хочется получить удовольствие! Другой вопрос, что Чарли Чаплин умел развлекать и одновременно дарить какие-то серьезные мысли, — и в этом его гений.
— И тогда рынок окажется спасительным?
— Да, конечно. Хотя русские крайне трудно интегрируются в западное общество. Мы находимся по другую сторону — там, где Византия, Турция, Иран, там, где другая ментальность. Ментальность любой нации похожа на экологическую структуру: ее невозможно изменить — ее можно изуродовать, но улучшить ее структуру нельзя. Все мелиорации нашей тундры привели к тому, что рыбы нет, потому что комары исчезли.
После недолгого молчания — когда мы, прихлебывая чай, осмысливали сказанное Андреем, я спросил его — почему он, говоря о России, всегда употребляет «мы». Вот опять только что он заметил — «если мы добьемся, то у нас будет все».
— Я неизбежно отношусь к России… — Кончаловский откинулся в глубоком садовом кресле, ненадолго задумался.
— Я — часть русской культуры, и ничего с этим не поделаешь. Я по ментальности своей русский человек, и с этим тоже ничего не поделаешь. И, когда я говорю «мы добьемся», я подразумеваю: если меня попросят какие-то картины сделать там — я конечно же их сделаю. Вот я задумал сейчас такую картину и, может, даже сам буду ее финансировать — продолжение «Аси Клячиной». Я снял «Асю» в 1968 году, и она была запрещена. А теперь я хочу сделать ее, но через 30 лет — собрать оставшихся в живых людей, которые участвовали в первом фильме, и снять его с ними же.
Первый фильм был лирический. Сейчас я хочу снять комедию — потому что людям, в конце концов, нужен какой-то отдых… Снять комедию о перестройке, о крестьянах. О тех людях, которые сейчас живут в деревне и которым… старушкам, например, в процессе оказания Западом помощи привозят вибратор. Но и не только об этом: я хочу сделать комедию о зависти. Мне кажется, что главное препятствие перестройке — русская зависть.
Даже не русская, а скорее, очень византийская. Потому что русская ментальность связана с двумя вещами: во-первых, жить миром и никакого индивидуализма — индивидуализм презираем в России. Все в деревне знают про всех, и все смотрят друг на друга. Обрабатываемая земля была вокруг, а все жили в центре ее, вместе, миром. В Америке же в центре надела стоит мой дом, я.
Это индивидуальное сознание: если кто-то ступит на мою землю, я буду в него стрелять! Мой дом — моя крепость. А в России — моя деревня — моя крепость. «Мне обувки на коже не надо, но и ты, сука, на кожемите не ходи!» Вот я и хочу снять фильм о человеке, вырывающемся из этого круга и пытающемся кем-то стать. А его все ненавидят…
Запад есть Запад…
— Я сейчас чувствую, что могу что-то сделать там. И мне кажется, что это нужно. Недавно я встречался с Клепиковым в Санкт-Петербурге, мы вместе писали сценарий «Аси Клячиной». Он очень загорелся этой идеей, и теперь мы выясняем, кто жив из тех участников, пытаемся проследить их судьбу. Первая лента была порезана и не вышла, чудом сохранилась одна ее копия, которую я зарыл — и забыл где… Мой сын ее нашел на даче. В заржавевших коробках нашлись части картины, куски, которые были вырезаны.
