Так что, в Америке у меня что-то получилось, что-то меньше получилось… год я просидел — что-то мне предлагали, и всё не то, что хотел бы. Конечно, хорошо много зарабатывать, и я мог бы там оставаться, а всё-таки хочется делать то, что хочется, — повторил он.
— Совсем как в рассказе кого-то из близко знавших Семена Кирсанова, — вспомнил я. — Ему предложили написать песню на какую-то заданную тему, актуальную по тем временам, кажется, про Сталина — он отказался: «Не хочется».
— Почему? — недоумевали знакомые.
— Да нет, не хочу!
— Но ведь хорошо заплатят, это выгодно!
— Нет, не выгодно!
— А что же — выгодно?
— А выгодно то, что хочется, — отвечал поэт.
Андрон рассмеялся:
— Именно! Замечательно! Плохую картину сделать почти также трудно, как хорошую, — продолжал Андрон. — Надо так же найти деньги, найти артистов, смонтировать её. Разница заключается в деталях: из одной и той же истории можно сделать полное говно, а можно — блеск!
Детали заключаются в точке зрения авторов фильма: сюжет — «человек убил старуху» — из этого можно сделать страшилку, чернуху, а можно — «Преступление и наказание». Именно точка зрения, наверное, и определяет сделанное, как произведение искусства. Для меня самое главное не просто финансовый успех фильма, а то, когда после картины приходит чувство благодарности зрителя…
В комнату заглянула Юля, жена Андрона, до того остававшаяся где-то в глубине квартиры, — это о ней он говорит: «Всё — лучшая и последняя!» Перекинувшись несколькими словами с нами, она вышла. Воспользовавшись паузой, я положил на стоявший между нами кофейный столик один из томиков моих «Бесед».
— Здесь есть глава «Леночка» — в ней и ты участвуешь опосредованно, — я раскрыл страницу с фотографией Кореневой.
Андрон взглянул, улыбнулся и положил книгу на подлокотник тахты.
— У тебя вышли «Низкие истины» — там она фигурирует, да и многие женщины, тебе когда-то близкие. Ты предельно откровенен в повествовании о людях, о женщинах, в частности, — кто-то высказывал тебе свои обиды? И какова реакция прессы на книгу — ругают, хвалят?..
— Знаешь, книгу замолчали — было две-три статьи, и всё! А ведь напечатали тиражом 100 тысяч — поразительно! Пришло колоссальное количество писем, феноменально… А ругательных — нет: кого-то интересуют последние главы, кого-то кино, кого-то «клубника», а вот «обиженных» — нет. Так ведь я и назвал женщин не всех — только незамужних.
И знаешь, — продолжил он, — наступает время, когда надо разбегаться с людьми, с которыми хорошо развлекаться. Ну да, я не стесняюсь рассказать, как жил в Америке «на икру». А почитай мемуары Сартра или автобиографию Жан-Жака Руссо, в которой он рассказывает, как занимался онанизмом. Ну и что? Есть люди достаточно смелые и откровенные.
Мы оба рассмеялись.
Здесь уместно отступление: я в тот день, и еще долго потом, оставался под впечатлением от премьеры «Дома дураков».
«Отчего?» — пытался я понять.
Сначала — об этом.
Фильм Кончаловского я бы не советовал смотреть на ночь. Так вот: после сеанса не было аплодисментов, как это обычно происходит на премьерных показах — даже, когда приглашенные аплодируют просто из вежливости, потому что — традиция. Зал молчал потрясенно. Или — растерянно. Я вместе со всеми проследовал в фойе, обменялся с Андроном рукопожатием, условился о домашней встрече и, не задерживаясь, отправился к себе. И только далеко заполночь, когда, казалось, не удастся уснуть, я поднялся, нашел чистый блокнот, почти наощупь записал в нем что-то — и так, на протяжении ночи, — еще и еще раз…
«Дом дураков». Назван фильм беспроигрышно: вспомните хотя бы «Корабль дураков» Стэнли Крамера, «Школу для дураков» Саши Соколова, отмеченную в свое время Набоковым.
Поразительно: фильм о войне, жестокой, и велик соблазн, ближе к его концу, «убить» кого-то из главных действующих лиц — на экране этого не происходит. И вообще — в фильме нет трупов. Или — почти нет. Если позволительно так выразиться — «свежих», то есть возникших по ходу действия. Хотя, фильм вообще не «про войну» — он против войны. И не только в Чечне — против войны вообще.
