Я прошел повыше по речке, продираясь через заросли. Не было
даже никаких следов. Ни человеческих, ни коровьих. Тут же тогда стада паслись.
Я остановился, чувствуя, что весь разгорелся. Прислушался. Было тихо. Только
стучало в висках. Тихо. А почему не взлаивают собаки, не поют петухи? Вдруг бы
закричали гуси? Нет, только взбулькивала в завалах мокрого хвороста речка и
иногда шумел вверху, в ветвях елей, ветер.
Вдруг я услышал голоса. Явно ребячьи. Звонкие, веселые.
Пошел по осоке и зарослям на их зов. Поднялся по сухому обрыву и вышел к
палаткам. На резиновом матраце лежала разогнутая, обложкой кверху, книга «Сборник
анекдотов на все случаи жизни», валялись ракетки, мячи. Горел костер, рядом
стояли котелки. Меня заметили. Ко мне подошли подростки, поздоровались.
— Вы не знаете... — начал я говорить и оборвал себя: они же
совсем еще молодые. — Вы со старшими?
— Да, с тренером.
Уже подходил и тренер. Я спросил его: где же тут заводы,
кирпичный и крахмалопаточный, где плотина? Он ничего не знал.
— Вы местный?
— Да. Ходим сюда давно, здесь сборы команд, тренировки.
— Ну не может же быть, — сказал я, — чтоб ничего не
осталось. Не может быть.
Ничем они мне помочь не могли и стали продолжать натягивать
меж деревьев канаты, чтобы, как я понял, завтра соревноваться, кто быстрее с их
помощью одолеет пространство над землей.
Снова я кинулся к берегу Юга. Ну где хотя бы остатки
строений, хотя бы остовы гигантских печей, где следы плотины? Нет, ничего не
было. Не за что даже было запнуться. Уже ни о чем не думая, я съехал по песку в
чистую холодную воду и стал плескать ее на лицо, на голову, на грудь.
Гибель Атлантиды я пережил гораздо легче. Атлантида еще,
может быть, всплывет, а моя плотина — никогда. Никогда не будет на свете того
кирпичного завода, тех строений, тех землянок. Никогда. И хотя говорят, что
никогда не надо говорить «никогда», я говорил себе: никогда ничего не вернется.
Все. Надо было уходить, уходить и не оглядываться. Ничего не оставалось за
спиной, только воспоминания да новое поколение, играющее в американских
актеров.
Я прошел зеленую пойму, заметив вдруг, как усилилось гудение
гнуса, прошел по сосняку, совершенно не чувствуя подошвами остроты сухих шишек,
и вышел на взгорье. Куда было идти? В прошлом ничего не было, в настоящем ждали
зрелища пьянки и ругани. Измученные, печальные, плохо одетые люди. Тени людей.
И что им говорить: не пейте, лучше смотрите телевизор. Очень много они там
увидят: мордобой, ту же пьянку, разврат и насилие.
Я не шел, а брел, не двигался, а тащил себя по Красной горе.
О, как я понимал в эти минуты отшельников, уходящих от мира! Как бы славно —
вырыть в обрыве землянку, сбить из глины печурку, натаскать дров и зимовать.
Много ли мне надо? Никогда я не хотел ни сладко есть, ни богато жить. Утвердить
в красном углу икону и молиться за Россию, за Вятку, лучшую ее часть. Но как
уши от детей? Они уже большие, они давно считают, что я ничего не понимаю в
современной жизни, и правильно считают. А как от жены уйти? Да, жену жалко. Но
она-то как раз поймет. Что поймет? Что в землянку уйду? Да никуда я не уйду.
Так и буду мучиться от осознания своего бессилия чем-то помочь Родине.
Тяжко вздыхал я и заставлял себя вспомнить и помнить слова
преподобного Серафима Саровского о том, что прежде, чем кого-то спасать, надо
спастись самому. Но опять же, как? Не смотреть, не видеть, не замечать ничего?
Отстаньте, я спасаюсь. Да нет, это грубо — конечно, не так. Молиться надо.
Смиряться.
В конце концов, это же не трагедия — перенос завода.
Выработали глину и переехали. Люди тоже. Плотину снесло, печи разобрали, все же
нормально. Но меня потрясло совершенно полное исчезновение той жизни. Всего
сорок лет, и как будто тут ничего не было. И что? И так же может исчезнуть что
угодно? Да, может. А что делать? Да ничего ты не сделаешь, сказал я себе.
Смирись.
Случай для проверки смирения подвернулся тут же. Встреченный
у подножия горы явно выпивший мужчина долго и крепко жал мою руку двумя своими
и говорил:
— Вы ведь наша гордость, мы ведь вами гордимся. А скажите,
откуда вы берете сюжеты, только честно? Из жизни? Мне можно начистоту, я пойму.
Можно даже намеком.
