Ни в коем случае нельзя сказать, что эта тема является совсем новой. Рассуждали об этом уже в достаточно давние времена, в России, например, почти век назад. Это новелла Леонида Андреева «Иуда Искариот». Заглавный персонах истолкован там — как единственно способный понять величие Христа и его деяний, самого Его явления. Этого не могут понять другие апостолы, простые души. Иуда же — не простой, это персонаж как бы из Достоевского. Леонида Андреева тогдашние высоколобые критики вообще считали Достоевским для бедных. Его Иуда Искариот приходит к мысли обставить явление Христа в сенсационном свете, привлечь к нему внимание, возвести его в миф, способный сохраниться в памяти людской. Как бы мы ни оценивали Леонида Андреева, но в этой вещи он понял парадоксальность христианской темы.
Тут хочется немного отвлечься и привести слова Гарри Уиллса (Garry Wills), профессора истории Северо-Западного университета в Чикаго, из его статьи в New York Times от 9 апреля. Статья называется «Христос среди политиков» (Christ Among the Partisans) и касается нынешней тенденции американских консерваторов придать своей политике христианское обоснование:
Некоторые думают, что отвлечь Христа от политики значит лишить политику морали. Это предполагает в каждом данном случае задаваться вопросом: «А что бы сделал Христос? »
Это не те вопросы, которые задают ученики в Евангелиях. Они никогда не знали, чего ожидать от Христа. Он мог обратиться к Петру и назвать его сатаной. Он мог отказаться от встречи с матерью, когда она просила об этом. Он мог сказать ученикам, что если они хотят следовать за ним, то должны возненавидеть отцов своих и матерей. Он мог бичами изгнать людей из храма.
Иисус Евангелий — отнюдь не учитель морали, вроде Сократа, этого величайшего гуманиста. Христос — апокалипсическая фигура, выступающая за границы нормативной морали, знак конца истории, по велению Отца Небесного выходящий за ее пределы. Его чудеса — не акты милосердия, но эсхатологические знаки, обещающие неясную небесную награду, делающие последних первыми. Он более Ницше, чем сам Ницше, более Сократ, чем сам Сократ, он по ту сторону добра и зла. Никакой политик не вырвет себе глаз, если тот соблазняет его. Мы не можем делать то, что делал Иисус, потому что мы не божественны.
Это очень важные слова, сказанные вдохновенно. Они напоминают многие русские темы, поднимавшиеся в связи с христианством и представленные обширнее всего в творчестве Николая Бердяева. Главное, что тогда говорилось, — это сверхморальный, выходящий за пределы морали характер христианства, как он дан в словах самого Иисуса. Христос — нечто большее, чем учитель морали, ибо Царство Его не от мира сего. О Бердяеве и его подходе к теме мы еще будем говорить, но сейчас вернемся к теме Иуды, чтобы привести ее трактовку у Хорхе Луиса Борхеса, в его тексте «Три версии предательства Иуды», которую он приписывает выдуманному им шведскому богослову начала 20 века:
Бог снизошел до того, чтобы стать человеком, рассуждает Нильс Рунеберг, ради спасения рода человеческого; следует полагать, что содеянная им жертва была само совершенство. Ограничивать его страдания агонией на кресте в течение одного вечера – кощунственно. Утверждение, что он был человеком и был неспособен согрешить, содержит в себе противоречие, непогрешимость и человечность несовместимы. <…> Бог стал человеком полностью, но стал человеком вплоть до его низости, человеком вплоть до мерзости и бездны. Чтобы спасти нас, он мог избрать любую судьбу из тех, что плетут сложную сеть истории: он мог стать Александром, или Пифагором, или Рюриком, или Иисусом; он избрал самую презренную судьбу: он стал Иудой.
Ничего более парадоксального на эту тему придумать, кажется, невозможно. Но Борхес как раз и отличался склонностью говорить нечто выходящее за рамки всяческой обыденности, он своеобразный фантаст. Существует научная фантастика; творчество Борхеса можно назвать культурной фантастикой. Но заострение тем, вопросов, проблем часто способствует их прояснению.
Это можно с полным правом сказать относительно Бердяева. Мне кажется, что многое помогает понять в обсуждаемых парадоксах его книга 1931 года «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики», хотя он не касается в ней темы Иуды конкретно.
