Помнится, как в 1968 году, живя еще в Советском Союзе, я по знакомству добыл годовую подписку на журнал «Америка». Однажды попалась в нем статья о студенте, который ходил на занятия в мешке: босой и в мешке, даже без прорези для глаз (была приложена фотография). Суть статьи состояла в том, что студенты, поначалу удивляясь и хихикая, со временем примирились с эксцентричным соучеником и привыкли уважать его особенности. Это был гимн американской терпимости.
Не случайно вспомнилась мне та давняя статейка: очень уж сам мешок навязчивую ассоциацию вызвал, напоминая те «бурки», что обязаны носить женщины у наиболее ортодоксальных мусульман. Нехитрый каламбур приходит в голову: Ингрид Мэтсон купила кота в мешке. Однако мы можем не волноваться за ее судьбу: если ей разонравится нынешняя игрушка, она найдет другую, и никто из североамериканцев не будет ей угрожать казнью за измену единственно верному учению. Американские коты – животные свободные, они гуляют сами по себе, и ни в каком мешке их не удержишь.
Радио Свобода © 2013 RFE/RL, Inc. | Все права защищены.
Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/265650.html
* * *
[Русский европеец Владимир Одоевский] - [Радио Свобода © 2013]
Князь Владимир Федорович Одоевский (1803—1869) — писатель первой половины XIX века, весьма популярный в свое время. К первому своему сочинению «Бедные люди» Достоевский взял эпиграфом отрывок одной из повестей Одоевского, рассказываемых от имени выдуманного Иринея Модестовича Гомозейки. Одоевский принадлежал к романтическому направлению русской прозы, не давшему значительных художественных достижений, если не считать романтиком Гоголя или даже всю русскую литературу не свести к романтической духовной установке с ее приматом художественности как основы истинного мировоззрения. Конечно, романтизм в русской литературе нельзя свести к подражанию Гофману, влияние которого характерно главным образом для Одоевского. Основное его сочинение «Русские ночи» вышло из гофмановских «Серапионовых братьев»: это совместное чтение некоей старинной рукописи группой энтузиастов, размышляющих по прочтении о судьбах Европы и России. Молодых людей зовут Вечеслав (два «е»), Ростислав и Виктор, а обладателем рукописи и душой споров выступает человек по прозвищу Фауст, окруживший себя атрибутами средневекового мудреца, среди которых — черная кошка.
Фрагменты рукописи — не очень захватывающее чтение, но последующие размышления интересны. Одоевский очень напоминает ранних славянофилов, они сходны во всем, кроме отношения к допетровской старине, которую славянофилы сверх всякой меры идеализировали, что Одоевскому было чуждо. Тем не менее, ему присущ почти что славянофильский русский мессианизм и весьма критическое отношение к тогдашней Европе, и эта критика выкроена по славянофильским лекалам.
Это не удивительно, если вспомнить, что как славянофилы, так и Одоевский вышли из кружка так называемых любомудров — московских молодых людей 1920-х годов, увлеченных немецкой философией, причем в этой философии главной фигурой был для них не Гегель, а Шеллинг, философ романтизма. Одна из основных идей Шеллинга: истинное знание должно быть цельным знанием, органон (то есть орудие, метод) философии — искусство. Знание должно быть сверхразумным, строиться не только на наблюдении и счете, но и на интуиции, умозрительном проникновении в глубины бытия. Наука не являет подлинного знания, она дает только практическую ориентацию, устанавливая количественные соотношения в абстрактно выделенных полях опыта, она познает внешние покровы бытия, но не проникает в его глубины. У Шеллинга есть сочинение «Об отношении пластических искусств к природе», где говорится, что художественное произведение, в его единстве сознания и бессознательного, являет модель бытия. Образчик проникновенного знания дает Гете:
С природой одною он жизнью дышал:
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье;
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна.
(стихи Е.А. Баратынского «На смерть Гете»
