Васька объяснил снисходительно, что склад — это, естественно, продовольственный и винный. Бывает, конечно, и вещевой.
— Ну, умница, — Гога издал какой-то мерзкий звук губами. — На складах конфетки лежат и шоколадки для физкультурников. Но это уже потом. Попервости склад, видимо, понимался как закон. Свод законов, уложений, положений — покладов. Корень — лад — порядок. Ладить — жить в мире и уважении. Уклад — принятый людьми способ жизни. Второе слово: вен — выкуп за невесту. Это понятно — за красавицу не жаль. Но и добро, которое давали с невестой, — приданое, тоже вен. И выкуп — вен, и приданое — вен. И еще — бывало, приданое невесты собирал не только ее род, но и род жениха. Тоже называлось — вен. В чем тут дело? Вен несет в себе высокий смысл — объединение добра, союз родов. Венец, венчание, венок — все эти слова говорят о крепкой связи — узах. Наверное, в древнейшем языке узами назывались губы — уста. Когда мы произносим звук «У», губы сжимаются в узкую трубочку. Союз — соузие — поцелуй! — Солдат Алексеев Гога заржал, вскочил, словно его укусил кто-то, и заорал: — Ты понял, физкультурник? Почему у нас обряд целования при заключении договоров? Соузие! Народы, следовавшие этому обычаю, назывались венты, венеды. Их первые поселения были там, где нынче Венеция. А славяне — последователи старого уклада — соузия! — общинные люди, древние коммунисты. Правда, союз — не только любовь, но еще и узилище…
«Раньше почему-то много и с большей охотой говорили, а сейчас много и с большой охотой пьют и молчат…» — подумал Василий, вдыхая запах яблок — запах был винный.
«Мне сына… Слышите… Пожалуйста…»
Гога Алексеев (Василий так и не нашел его родителей, вернувшись с войны в Ленинград) улетел в небо, раскинув руки крестом. Гога Алексеев на Паньку похож, не диким видом рожи, не шириной плеч, но каким-то внутренним сильным ветром — смерчем, все время движущимся внутри него. «И идут они по берегам Реки, и по Реке на лодках плывут. И все вдаль…» Показалось Василию, что вдоль берега по воде идет белая лошадь, тяжелая, с широкой спиной.
Василию вдруг стало больно. Он чуть было не закричал.
А за дверью, да… закричал кто-то:
— Убили!..
Васька сорвался с топчана и, позабыв про боль, выскочил на крыльцо. Сверху, с дороги бежала Таня Пальма.
— Убили! — кричала Таня. — Они Гошу убили… — Таня рухнула на крыльцо рядом с отчимом и заплакала. — Колом. Сзади.
Ваську качнуло, он упал на колени, но тут же встал и сказал:
— Носилки нужно. Веди, где он лежит.
— Наверху лежит, — сказала Таня.
Прибежал Лыков с небольшой стремянкой, он как плотник знал, где что лежит.
— Вот вместо носилок.
На стремянку они положили овчину с кухонного топчана. Лыков дал Тане топор.
— Сиди тут, мы сами найдем. Сторожи.
— Они вас хотели убить, Василий Петрович. Они думали — это вы со мной.
— Откуда? — спросил Василий.
— Они сказали. Ударили колом и сказали: «Получай, гондон в клеточку». — Таня засмеялась, закашлялась, встала на колени перед каменным порогом, как перед алтарем. — А когда поняли, что он Гоша, так матерились… За что? — Таня царапнула ногтями утоптанную землю, исторгла из себя вопль, тяжелый и взрослый, и еще раз спросила голосом, хриплым от безнадежности: — За что?..
Гоша казался громадным.
Они положили его на стремянку, на белую овчину и понесли осторожно. Впереди шли Панька и Лыков, в ногах Василий Егоров, как раненный братьями и контуженный ими же.
— Оборотни они, — говорил Панька. — Бесы. У них души нет. Когда князья были да короли, оборотни при них в шутах состояли. И в палачах. Сейчас они бегут где-то с воем и хохотом…
Когда снесли Гошу с холма на дорогу, Василий Егоров отдыха попросил. И прошли-то всего метров двести, стало быть, сильно ему внутренности отбили.
Уткина дача в темноте была не видна. У подножия холма, у его пяты, посверкивала и шумела Речка. Левее, за селом, широкой лентой блестела Река. Тьма не была плотной, она слоями висела над миром, прикрывая от глаз что-то, чего не должны касаться злая рука и сглаз. Например, Уткину дачу, которую в эту ночь легко можно было поджечь.
И она загорелась.
