Журналисты молчали.
Господин Либид поднялся с кресла и сказал, целуя ручку госпоже Май:
— Позволь мне, ангел мой, откланяться, время не ждет.
— Я беспокоюсь за тебя, Эдмунд, — ответила, вставая, госпожа Май, — удастся ли дело? Главное — перехватить.
— Кажется, мы все продумали, я буду держать тебя в курсе.
Господин Либид дружески кивнул Самсону и исчез в дверях.
— Самсон Васильевич, — повернулась к стажеру госпожа Май, — следуйте за мной.
Она направилась по коридору в свой кабинет. Русоволосый красавец безропотно поплелся за ней. В кабинете госпожа Май, плотно прикрыв дверь, взяла Самсона за руку и потянула к дивану. Оба сели.
— Друг мой, — нежно произнесла госпожа Май, не выпуская руки юноши, — мы с вами знакомы недавно, но я уже не представляю себе своей жизни без вас. Вы так милы и у вас такие литературные задатки.
Госпожа Май откровенно любовалась горячим румянцем, залившим покрытые светлым пушком щеки ее визави. Тонкий аромат туберозы, исходивший от нее, подействовал на юношу: он часто задышал, его чувственные губы разомкнулись, но следующий ее вопрос, по-деловому холодный, оглушил:
— Хотите ли вы вернуться к своим родителям?
Самсон отпрянул и отрицательно замотал головой. На лице его проступило отчаяние, безвольный подбородок дрогнул.
— Давно ли вы писали домой?
— Вчера, но письмо еще не отправил, — забормотал стажер. — Я виноват перед родителями, молчал почти месяц. В столице время летит как-то быстро.
— Вы опоздали, дружок, — госпожа Май вынула из кармана листок бумаги. — Вот телеграмма. Доставили сегодня утром. Читайте.
Заблудшее чадо развернуло казенный листок и прочло: «Дорогой сын! Скоро буду в столице. Отец».
— Ну, рады? — Госпожа Май усмехнулась при виде вытянувшегося лица своего подопечного. — Или боитесь?
Тот, глядя на свою покровительницу остановившимся взором, с трудом выдавил из себя:
— Да если он узнает о моей службе во «Флирте», собственноручно меня убьет!
Следователь Казанской части Павел Миронович Тернов стоял возле стола, глядя через плечо на своего помощника Льва Лапочкина. Старик, чертыхаясь вполголоса, ежесекундно макал перо в гостиничную чернильницу и строчил протокол дознания.
На пороге номера, за широкими спинами хозяина гостиницы и околоточного сгрудились любопытные. Все они с опаской посматривали на тучного мужчину в исподнем, — тот понуро сидел на стуле у окна, а на его плечах лежали цепкие руки дворника.
— Ну, что скажете, доктор? — Тернов нетерпеливо обернулся к скрытой в нише кровати, возле которой колдовал изможденный человек без пиджака, в рубашке с засученными рукавами.
— Тесно здесь, — пробурчал доктор, — и фотографирование осмотр замедлило. Но видимых повреждений на трупе не обнаружено. Вскрытие покажет, было ли отравление. Пока можно предположить разрыв сердца.
И хотя фотограф давно закончил свою работу и унес громоздкий штатив и камеру, в комнате, где из мебели всего-то, помимо кровати, стояли платяной шкаф, стол, обитая кретоном мягкая кушетка, да пара стульев, из-за непредусмотренного скопления народу повернуться было негде.
Павел Миронович покосился на туалетный столик, где рядом с медным канделябром с четырьмя неполными рожками лежал внушительный скрученный из скатерти узел, и с важностью произнес:
— Еще бы… Новомодные веяния кого хочешь до разрыва сердца доведут. Извращения вышли за пределы богемы, которая сладострастно перенимает гнилые европейские моды, и вот, пожалуйста, и в рядовой гостинице такое безобразие.
— Совершенно верно, ваше высокоблагородие, — бескровными губами поддакнул хозяин гостиницы смазливому следователю из молодых, да видно, ранних, — и у нас читают этот мерзкий журнал. Даже прислуга нос сует в их извращения.
— Вот по-писаному и получается, — продолжил нравоучительные сентенции следователь, чуть больше года вступивший на стезю самостоятельной деятельности и еще не утративший желания производить впечатление на аудиторию, какой бы она ни была… — Русский народ поэзии не понимает. Он прямо использует статьи и рассказы как инструкции, как руководство к действию. Господин Чудин, повторите еще раз ваши показания.
