– Но нет ее и выше, – отвечаю избитой шуткой, располагаясь на стуле возле стола. – Ты говорил, есть новости?
– Да, Раймонд справки навел быстро. Те двое, которые на тебя напали, просто мелкая шпана, уличный гоп-стоп.
– Не мог бы ты еще проверить это по своим каналам в МВД, на всякий случай? – прошу я.
– Ты меня обижаешь, – театрально вскидывает брови Чернышев. – Я уже все досконально выяснил, Петровскис не соврал. Обычные бандюги, на них, кроме тебя, висят три эпизода, уличный грабеж с тем же почерком.
Значит, имела место все-таки обыкновенная случайность, ими пестрит и движется жизнь. Еще в средние века мудрец в монашеской рясе вывел правило, не умножать сущности сверх меры. То бишь, не накручивать сложных версий вокруг простых вещей. Зарубкой на лбу останется шрамик от кастета, напоминание о необходимости быть всегда начеку.
– Все, проехали, – говорю я. – А теперь слушай мои новости.
Выкладываю свои соображения по итогам вчерашней беседы с Грушкиным. Подчеркиваю, что связь Роберта с бундесразведкой носит эпизодический характер, но разработать его безусловно стоит.
– Знаешь, ведь у него прошлой осенью жена, Лена, покончила с собой… – сообщает Чернышев. – Уехала в Россию, там помыкалась и выбросилась из окна.
– Почему?
– У нее родители живут в Краснодарском крае, там закрыта прописка. Обивала пороги, ходила по инстанциями, потом отчаялась. Ну еще, знаешь сам, какое везде отношение к переселенцам.
Я распечатываю пачку «LM» и, поразмыслив, спрашиваю:
– А Грушкин почему с ней не уехал?
– У него латвийское гражданство.
– Но вроде бы он не патриот своей страны, мягко говоря.
– Верно, он говаривал, что это гражданство впору менять на две судимости. Но уперся, из рижской квартриры ни ногой. Тогда Лена оформила с ним развод, иначе перебраться в Россию ей не разрешили бы… – объясняет Олег.
– Хрен знает что творится, – зло подытоживаю я и закуриваю, с непривычки к другому сорту табака дым кажется пряно-шершавым.
Стрелки часов перешагивают за одиннадцать часов.
– Где же этот засранец Люлек? – начинает беспокоиться Чернышев.
– Будем надеяться, его не пристрелили, – утешаю его я.
– Вот уж плакать по нему не стану.
В половине двенадцатого раздается стук в дверь, и в кабинет входит долговязый разбитной малый, облаченный в кожано-джинсовый прикид.
– Здрасьте, Олег Иваныч, – говорит он, подозрительно косясь на меня.
Под его бесцветными глазками залегли черные круги. Могу побиться об заклад, парень балуется наркотой.
– Опаздываешь, вьюнош, – ворчит Чернышев.
– Извините…
– Ну, садись. Познакомься, Леонид, это Владимир.
– Очень приятно, – мямлит Старков.
Я холодно киваю в ответ.
У бывшей звезды рижского телевидения лошадиная физиономия с отвисшей нижней губой и сальные длинные патлы. Ну, как известно, на безголосье и кастрюля – соловей.
– Садись, не тушуйся, – велит Чернышев. – Как вчера, на работу устроился?
– Не… Пролетел. Как фанера над Парижем. Может, вы чего подскажете, Олег Иваныч?
– Сложный вопрос. Посмотрю на твое поведение.
– Олег Иваныч, вы ж меня знаете… – подобострастно бормочет парень. – Я к вам всегда со всей душой…
– Хорошо, – Олег пристально сверлит его глазами. – Раз так, давай-ка поговорим начистоту, Люлек.
– О чем говорить-то? – ежится тот.
– А про твою передачу о террористах. Хотел бы ее посмотреть, интересно мне, понимаешь?
– Я ее стер с кассеты, от греха подальше, – виновато шепчет Старков.
– Что, и первичку, и монтаж похерил?
– Ну да…
– Слушай, Люлек, ты мне мозги не пудри! – взрывается Чернышев. – Ты можешь в прокуратуре врать, что стер эту запись. Хотя, между прочим, за дачу ложных показаний полагается тюряга. Кассета спрятана у тебя дома. В ящике для белья, на самом донышке. Скажешь, не так?!
У Старкова глаза лезут на лоб.
– Откуда вы знаете?! – изумляется он.
– Я про тебя еще и не то знаю.
Агрессивный допрос разыгран прямо как по учебнику, и клиент дозрел. Старков окончательно раскисает, отводит глаза и не знает, куда девать предательски трясущиеся руки.
– Говори честно, у кого взял интервью, – добивает его Чернышев.
Люлек вздрагивает. Открыв было рот, захлопывает его и сглатывает слюну.
