Оказавшись на вершине власти, президент сделал народу несколько подачек в виде мизерного повышения пенсий и льготных кредитов для весеннего сева. Затем устроил два громких судебных процесса над погрязшими в коррупции экс-министрами. Разумеется, его популярность подскочила до небес.
Во внешней политике он умудрялся бойко плевать в обе стороны, на США и на Россию, провозглашая некий «истинно латвийский путь развития», абсолютную независимость любой ценой, основанную на загадочном «народном духе». И теперь, вот уже скоро четыре года, как неукротимый харизматический вождь железной рукой ведет вымирающее население крошечной страны к торжеству национальных идеалов.
В 1995 году все документы по тайным операциям в Латвии за последние пять лет были уничтожены, чего и следовало ожидать. Хотя даже эта экстраординарная мера не гарантирует от того, что рано или поздно правда выплывет наружу.
Судя по всему, не за горами новые крупные беспорядки, а чем они закончатся, угадать нетрудно. Россия просто вынуждена будет принять меры для защиты своих соотечественников, живущих в сопредельной стране, где правительство не в силах контролировать обстановку. И вряд ли ее действия встретят резкое осуждение на международном уровне. До сих пор там занимались исключительно порицанием антидемократического латвийского режима с его внутренней политикой национального апартеида.
Правда, для успешного завершения последней фазы операции необходимо одно условие. Чтобы во главе латвийского правительства оставался живой и невредимый диктатор Каулиньш.
Мы приезжаем в офис Чернышева, неказистый особнячок, притулившийся на одной из кривых улочек позади театра «Дайлес», спроектированного в духе Корбюзье и похожего на облицованный плиткой общественный туалет с гипертрофированной оранжерейной надстройкой.
Просторный кабинет Чернышева украшен большущей картиной, на ней изображен Георгий Победоносец, поражающий копьем змия. Как ни странно, святой облачен в золоченые рыцарские доспехи времен псов-рыцарей, а его треугольный щит украшен российским купеческим триколором.
Освобождаясь от куртки, я оглядываю полотно и размышляю, каким аллюром идет белый жеребец под импозатным всадником. Судя по передним ногам, вроде как рысью, но задние растянуты в лихом галопе. Да, тут, похоже, сюрреализм на полном скаку.
Черный полиомиелитный аспид корчится на копье, вдалеке, на заднем плане, рядом с золотыми луковками православного собора клубится поганка ядерного взрыва.
– Это картина Пугачева? – соображаю я, сразу вспомнив желчные искусствоведческие пассажи попутчика Юрия.
– Ну да, – отвечает Чернышев. – Нравится?
– Своеобразно, – уклончиво говорю я, вешая куртку на крючок.
– Садись, перекусывать будем, – предлагает он, возясь с электрической кофеваркой.
Затем достает из своей вместительной наплечной сумки прозрачные пластиковые коробочки с салатами, нарезанный сервелат, запаяный в полиэтилен, длинную французскую булку, и раскладывает всю эту снедь на своем офисном столе, рядом с компьютерным монитором. Кофеварка начинает шипеть и сморкаться горячими струйками в прозрачную колбу. Мы принимаемся за еду, и я чувствую, что успел здорово проголодаться.
– Ты к нам надолго? – интересуется Чернышев, разливая кофе по чашечкам.
Я пожимаю плечами.
– Как получится.
Судя по нарочито небрежному тону, сотрапезник меня осторожно прощупывает, он хочет понять, какова подоплека моей поездки.
– Что тебя интересует кроме случая с Пугачевым?
– Все, связанное с этой историей. Я имею в виду «Черную звезду».
– Темное дело, – роняет он, размешивая в чашечке сахар.
– В Москве им очень обеспокоены, – объясняю я.
– Еще бы, – вздыхает Чернышев.
Некоторое время мы едим в сосредоточенном молчании, затем Чернышев принимается убирать со стола.
– Значит, так, – говорит он, снова усаживаясь напротив меня в кресле с высокой спинкой. – В последний раз я видел Пугачева за два дня до того, как его грохнули. Он приходил сюда, покалякали о том, о сем.
– О чем именно?
– Да так, насчет общих знакомых. Ничего существенного.
– Выходит, за последние двое суток перед смертью он узнал что-то очень важное, – делаю вывод я. – Такое, что стоило ему жизни.
