Но еще прежде, чем я закончил, Гюнтер вошел в кукурузное поле, раздвинув стебли, с безразличием к безграничным пространствам, которые пугали меня. Я взял за руку Хильде и пошел за ним следом. Я отклонял для сестры стебли ровно так, как много лет спустя делал это для тебя, только я был меньше, стебли казались тяжелее, а один из них даже ударил меня по носу созревшим, вкусно пахнущим кукурузным початком. Мы чувствовали себя очень странно, кукурузное поле казалось нам жутковатым. Отчасти это были простые, человеческие инстинкты — у нас не было возможности для обзора, а когда человек понимает, что не сможет увидеть опасность, он считает, что она есть. Волей неволей мы думаем о том, кто может скрываться в кукурузных полях.
Во-вторых, было нечто особое в этом пьянящем запахе, в жужжании насекомых над нами, в синем небе по которому до головокружения быстро плыли облака.
Позади меня Сельма грызла свежие початки. Хильде сильно сжимала мою ладонь, и, чтобы ей не было страшно, я взял ее на руки. Вскоре эту практику пришлось прекратить, потому как пропорции нашего роста и веса затруднили мне процесс, однако тогда я еще мог радоваться тому, что умею успокоить свою сестру таким простым, человеческим способом.
Гудрун держалась к нам ближе, чем обычно, смотрела себе под ноги, а плечи ее были напряжены. Только Гюнтер шел вперед целеустремленно, словно бы впервые понял, как это идти куда-то. Мы не видели его таким даже, когда он вел нас к себе домой. Казалось, он изменился, стал кем-то другим или кто-то другой стал им.
К тому времени, как он вывел нас к водонапорной башне посреди поля, мы уже изрядно устали и взмокли, было душно и жарко, словно в парнике, и нам надоело отгонять насекомых в тесноте обступивших нас стеблей.
Когда мы оказались на открытом пространстве, это стало потрясающим, телесным счастьем. Гюнтер не указал на водонапорную башню, хотя я ожидал от него этого жеста. Он подошел и прижался к нагретому солнцем камню щекой, закрыл глаза.
Казалось, он знает это место, и оно успокаивает его. Гюнтер сел на землю, и я понял, что он сделал для нас все, что мог. Теперь была моя очередь. Гюнтер дал мне материал, из которого я должен был сотворить нам уверенность в том, что бог нас увидит.
В конце концов, именно она определяла, мне так казалось, результат. У меня было понимание того, что воля важнее всего другого, что она способна вызвать к жизни самые смелые фантазии.
Я запрокинул голову, щурясь от высокого солнца. Сельма скакала вокруг меня, что-то говорила, но ответы ей были не обязательны, поэтому она не мешала мне думать. Затем ладьи облаков пересекли солнце, и я увидел вершину водонапорной башни, казавшейся мне тогда дворцом.
Там был парапет. Необъятно толстое и высокое здание башни заканчивалось, словно короной, округлым железным кольцом. Взгляд мой тут же нашел лестницу, и я понял, что нам нужно делать.
— Посиди здесь, малышка, хорошо? Я загадаю желание за нас обоих, — сказал я. — А ты останешься с Гюнтером.
Хильде нахмурилась, потом кивнула, и я опустил ее на землю. Я полез первым, предлагая девочкам решить, хотят ли они идти за мной. Сельма и Гудрун хотели.
Руки мои тряслись, пальцы болели. И хотя лестница была удобной, лезть было тяжело из-за ощущения нарастающей высоты. Но я знал, что испытание уже началось. Я знал, что бог смотрит, уже сейчас, потому что знает мои намерения.
Когда мы оказались наверху, я некоторое время стоял, прижавшись к стене. Камни здесь казались горячее, я подумал это от близости к солнцу, хотя на самом деле разгоряченным было мое тело. Я подошел к парапету и схватился за него.
— Что ты хочешь сделать?
— Спрыгнуть? — спросила Гудрун. Я нервно засмеялся, покачал головой.
— Я буду висеть вверх ногами.
— Зачем?
— Чтобы он увидел меня.
— Почему?
— Потому что это страшно.
Мы стояли несколько минут, смотря друг на друга. Ветер трепал волосы девочек так сильно, что мне казалось, им должно быть больно.
— Я попрошу и за вас, — ответил я. Но Сельма сказала:
— Неа, я сама!
Она показалась мне очень-очень смелой. Нет, она и была очень смелой.
Самым сложным оказалось не перевернуться вниз, сжав ногами железный поручень и схватившись за него руками. Сложнее всего было открыть глаза.
