Находясь в этом положении, я снова попытался понять, что же произошло только что? Я не спрашивал себя, почему я так хорошо умерю драться, не спрашивал я себя, что было нужно этим несчастным милиционерам, оставленным мною на тротуаре в полнейшем небрежении.
Был только один вопрос.
Кто я?
Ведь не Гунчиков же Александр Борисович, как написано в паспорте, который расплющен в левом кармане моей рубашки… Мне захотелось перевернуться на спину, ибо невозможно разгадать какую–нибудь приличную тайну, уткнувшись мордой в липкий линолеум. Но мне не удалось перевернуться. Боль, занявшая в моем теле определенные полыхающие позиции, как только я начал осторожное шевеление, пустила мне в мозг несколько предупреждающих молний.
Интересно, порвал я ко всем чертям свои связки и мышцы, или только растянул?
Да, лежать придется только на животе. Кому? Кому лежать придется на животе? И сколько?! До прихода жены? Впрочем, моя ли это жена?
Кто я? Кто я такой?!
Надо куда–то позвонить подумал я и понял, что никуда звонить не надо. За о, что сделано моими толстыми руками, не погладят по головке. Милиция обидится.
В подтверждении моих опасений за спиной раздался грохот. Кто–то могучий одним шумным движением выбил дверь квартиры и, топоча сразу дюжиною ног, ворвался внутрь.
В мою спину в разных местах впились тупые холодные предметы: стволы, надо полагать. На фоне установившейся тишины, заглушаемой только спертым дыханием вбежавших, раздались одинокие шаги… Главный. Шаги остановились в прихожей, и оттуда послышался вопрос, заданный скрипучим, как бы болезненным, голосом.
— Он лежит?
— Так точно.
— Как?
— Лицом вниз.
Шаги в комнату.
— Что будем делать? — было у них подобострастно спрошено.
— Как что, большой укол…
— Врешь, дед, ничего такого на свете быть не может!
Пожилой круглолицый человек в дорогом черном костюме встал, бережно придерживая респектабельного вида дипломат. Бегал он с голой панцырной сетки, на которой сидел во время разговора. Его собеседники — трое парней — располагались вокруг обшарпанного нечистого стола на разнокалиберных стульях. Один стул был вырван с мясом из шеренги собратьев в киноконцертном зале; второй, белопластмассовый, похищен из летнего кафе; третий подобран на помойке и еще сохранял следы былого мебельного величия… Мы описываем стулья, потому что молодых людей, сидевших перед вставшим дядей, описывать нет никакого смысла. Обычные наркотизированные тени в момент среднетяжелого отходняка. Таких и подобных им будет впереди слишком много, и поэтому нет смысла тратить на них имена. Респектабельный гость представился Иваном Иванычем, что явно не свидетельствовало о желании познакомиться как следует.
Итак, Иван Иванович сделал вид, что собрался уходить (будучи уверен, что его не отпустят).
— Следи за базаром, — зло оборвал концертный пластмассового.
— Я слыхал о таком, у нас многие пацаны слыхали.
— А бывал там кто–нибудь? — поинтересовался помоечный.
— Алик Дикий.
— Алик Дикий только до Челябы доехал, его с товарняка сняли.
— А Долбик в тайге замерз.
— Ну, что, я могу идти?
— Погоди, дед, ты, значит, проводник?
— Я уже трижды и подробно объяснил вам, кто такой и зачем сюда пришел, — сухо сказал Иван Иванович.
— Да-а, ты проводник, — многозначительно протянул пластмассовый.
— А что, проводник, там колют, или допустим, сном лечат? И жрачка какая?
— Я уже говорил вам, что моя задача довести вас до места, а там вы попадаете в руки специалистов… Врачей.
— Ну, что врачей, сами понимаем, что врачей, а не поваров. Чем они лечат и как?
— Такой базар идет, что навалом любой наркоты и бесплатно.
— Так не бывает.
— Кому травка, кому черная, кому кислота, и без отходняка или совсем по–мягкому.
— Так не бывает.
— Идет такой базар, идет.
— Потому оттуда никто и не спешит, не встречал я таких.
— Если туго на винт сесть, можно в три недели в ящик сыгрануть.
— Нет, я слыхал, там не травка, не черная, а какая–то другая химия. Такая химия, что кайф ловишь, а ломки нет.
— Так не бывает. Жизнь так устроена, сначала кайф, потом ломка.
— Философ, блин, а почему все так ломятся туда? Под пули идут, гнуса кормят, мерзнут, а?
